Брезжит утренний свет, и он осторожно одевается. Но, как ни берегись, одежда все равно царапает израненную кожу. Он выметает салон – вычищает его по мере сил. Потом опять вскрывает кофр и еще раз проверяет, в сохранности ли дневник. Только бы не потерять ту нить, что связывает его с отцом Улиссешом! Он уже сумел разглядеть в священнике человека, обретшего совершенство через муки. Человека, достойного подражания. Ведь если ты страдаешь и сидишь сиднем, ты никто, а вот если терзаешься и стараешься что-то сделать, ты становишься кем-то. Вот и он сейчас старается – силится сделать хоть что-нибудь. Надо пробиваться вперед – к Высоким Горам Португалии, надо довести дело до конца.
Но тут возникает неожиданное препятствие – дерево, стоящее перед автомобилем. И его никак не объехать: мало свободного места. До сих пор с подобными затруднениями он не сталкивался. Перед машиной всегда хватало пространства, чтобы повернуть рулевое колесо и дальше ехать вперед. Он кричит, попрекает себя, чертыхается. И в конце концов пытается найти какой-нибудь выход. А выход, как ни крути, только один – срубить дерево. Где-то в салоне, среди кучи всяких полезных вещей, есть топор. Он только что видел его: тот был весь в копоти. Заботливый предусмотрительный дядюшка наверняка включил топор в снаряжение как раз для такой цели. Широкая поступь прогресса, как видно, предполагает прискорбную необходимость вырубать на своем пути всякое препятствие. Но дерево такое большое, ствол такой толстый, а тело его так болит!
Томаш в смятении. Наконец, заметив кофр с бумагами в продуваемом ветром салоне, он собирается с последними силами. И берется за топор.
Он стоит, глядя на дерево с противоположной стороны от оказавшегося в ловушке автомобиля. Вскидывает топор, замахивается. И рубит, и рубит. Кора довольно легко разлетается в щепки, а вот бледная древесная плоть слишком упругая – не поддается. Топор, хоть и достаточно острый, отскакивает, оставляя после себя лишь неглубокие зарубки. Частые удары по одному и тому же месту требуют сноровки, каковой у Томаша практически нет. А каждый взмах причиняет новую боль его многострадальной плоти, изнывающей от соприкосновения с одеждой.
Вскоре с него уже градом льет пот. Он переводит дух, перекусывает – и снова берется за топор. И все утро не выпускает его из рук. Потом незаметно проходит день.
К вечеру он вырубил с одной стороны ствола широкую выемку. В глубину она больше чем на середину ствола, но дерево как будто не желает наклоняться ни в какую сторону и не думает падать. Ладони изодраны в кровь и саднят. Руки ноют даже похлеще, чем все остальное тело. Он настолько обессилен, что едва держится на ногах.
