Матушка глядит на меня во все глаза. «Я говорю про это… ну, это…» – шепчет, хотя мы с ней одни.
Может, матушка решила, что я имею в виду обычный сон? Что мы укладываемся спать рано-рано, а порой ложимся прикорнуть и днем? Что иной раз, проснувшись утром, мы тут же засыпаем опять? Что иногда засыпаем два раза кряду? Может, она решила, что мы такие же ленивые и сонные, как кошки?
«Ну да, мама, да, – говорю, – мы делаем это постоянно. Вот увижусь с ним через полчаса, и мы снова будем это делать».
В матушкиных глазах мелькнуло изумление, страх и ужас. Каждую ночь?! По воскресеньям?! Прошлый век, не иначе. Но с тех пор много чего изменилось. Нынче все по-современному. По матушкиному лицу я поняла, что она мысленно быстро-быстро перелистывает страницы Библии… Но вот варенье было сварено. И я заторопилась восвояси.
«Он мне муж», – говорю ей напоследок. И резко открываю бедром дверь.
Больше этой темы она никогда не касалась. Во всяком случае, с той поры у нее появилась надежда быть одаренной дюжиной внучат. Она уже видела, как будет носиться с ними, точно с писаной торбой, и показывать всей деревне. И ответ мой породил сплетни. Такова уж была моя матушка – притворная скромница, жившая сплетнями, как всякая притворная скромница. После этого деревенские глазели на меня с незатухающими улыбками – у стариков глазищи так и сверкали, – а бабы, и девки, и старые клуши зыркали не поймешь как – то ли с завистью, то ли с презрением, то ли с любопытством. С тех пор матушка моя возвещала о своем приходе к нам в гости за сотню метров не иначе как громкими торжественными возгласами.
Однако ж, что касается внуков, тут матушкины надежды разбились в пух и прах. По всему выходило, что по наследству от нее мне досталось бесплодие. А учитывая, с какой частотой марка наклеивалась на конверт, впору было диву даваться, почему конверт на поверку все время оказывался пустой. Письмецо пришло только раз – радостное такое, в виде позднего, очень уж запоздалого, но прелестного мальчоночки, который вырвался из меня не с криком-плачем, а с диким хохотом. К тому времени, когда я собиралась показать нашего медвежонка матушке, она была уже не в себе. С тем же успехом я могла бы показать ей кудахтающую курицу – улыбка была бы такая же рассеянная.
Впрочем, нет, улыбка, искривившая старушечьи губы, была скорее какая-то неопределенная, а никакая не рассеянная.
Сейчас, когда я постарела, сон сделался для меня загадкой. Я помню, что такое сон, только не помню, как это происходит. Почему же он так меня подвел? По молодости мы с Рафаэлом спали много. Несмотря на бедность, у нас была удобная кровать, были занавески, и мы охотно откликались на зов ночи. И сон наш был так же глубок, как колодец. Просыпаясь поутру, мы всякий раз удивлялись этому необыкновенному действию, сражавшему нас наповал. Теперь же ночи мои полны мучительных тревог и печалей. Я ложусь в постель вся разбитая, да толку-то. Я лежу, а меня одолевают всякие думы – они обвиваются вокруг меня, точно змея.
