Моор. Дух старого Моора, что встревожило тебя в гробе? Если ты сошел в могилу с грехом на душе, заграждающим тебе путь к вратам рая – я стану служить обедни и панихиды, чтоб успокоить твою блуждающую тень. Если ты зарыл в землю золото вдов и сирот и в полночный час тебя невольно тянет к нему – я вырву клад из когтей самого заколдованного дракона, хоть извергай он в меня огнем и скрипи о мою саблю своими острыми зубами. Или пришел ты дать ответ на мои вопросы, растолковать мне загадку вечности? Говори, я не побледнею от страха.
Ст. Моор. Я не дух. Ощупай меня; я жив. О, жалкая ужасная жизнь!
Моор. Как – ты не был схоронен?
Ст. Моор. Я был схоронен? Дохлая собака лежит в склепе отцов моих, тогда как я вот уж три бесконечных месяца томлюсь в этой мрачной подземной пещере, куда во все это время не проник ко мне ни один солнечный луч, где ни разу не повеял на меня теплый воздух, не навестил меня ни один друг; где только каркают вороны, да воют полночные совы.
Моор. Небо и земля! Но кто ж так поступил с тобою?
Ст. Моор. Не проклинай его! Так поступил со мной родной сын, Франц.
Моор. Франц? Франц? О, вечный хаос!
Ст. Моор. Если ты человек и в тебе человеческое сердце, о, избавитель мой, которого я не знаю, то выслушай про горе отца, изготовленное ему его же собственными сыновьями. Три месяца взываю я об этом немым утесам, но только эхо передразнивает мои жалобы. Если ты человек и в тебе человеческое сердце…
Моор. Такие заклинания в состоянии вызвать и диких зверей из логовищ.
Ст. Моор. Я еще лежал на одре болезни и едва начинал оправляться, когда ко мне привели человека, который объявил мне, будто мой первенец погиб в сражении, причем вручил мне саблю, обагренную его кровью, и передал его последнее прощание и слова, что мое проклятие было причиною его смерти и отчаяния.
Моор (отворачивается от него). Это понятно!
Ст. Моор. Слушай далее! Я обеспамятел от этой вести. Меня, вероятно, сочли умершим, потому что, опомнившись, я лежал уже в гробу, и, как мертвец, был завернут в саван. Я стал стучать в крышку гроба. Она открылась. Была глубокая ночь. Мой сын Франц стоял передо мною. «Как!» вскричал он ужасным голосом: «Так ты вечно хочешь жить?» И в ту же минуту крышка захлопнулась надо мною. Звук этих слов лишил меня всех чувств. Когда я опять пришел в себя, то почувствовал, что гроб подняли и повезли. Наконец гроб был открыт. Он стоял перед входом в этот склеп, мой сын был возле него, и с ним человек, принесший мне окровавленную саблю Карла. Я обнимал колени Франца, и просил, и молил, и молил и обнимал их, и заклинал: мольбы отца не дошли до его сердца! «Пора костям на покой!» отвечал он: «ты довольно пожил!» И меня безжалостно бросили в подземелье, и сам Франц запер его за мною.
