Ад и черти!
Шпигельберг. И все из-за каких-нибудь двух тысяч дукатов?
Моор. Нет! я не в силах более об этом думать! Мне ли сдавить свое тело шнуровкою и заковать свою волю в законы? Закон заставляет ползать улиткой того, кто бы взвился орлиным полетом. Закон не создал еще ни одного великого человека, тогда как свобода высиживает крайности и колоссов. О если б дух Германа жил еще в золе! Дайте мне войско таких молодцов, как я – и из Германии выйдет республика, перед которой Рим и Спарта покажутся женскими монастырями. (Бросает шпагу на стол и встает).
Шпигельберг(вскакивая). Браво! брависсимо! Об этом я и хотел речь вести. Я тебе шепну кое-что на ухо, Моор – мысль о чем уже давно не выходит у меня из головы. Ты для меня прямая находка. Пей же, братец, пей! Слушай – сделаемся жидами и восстановим Иудейское царство[17]. Признайся! ведь это хитро задуманный план? Мы издаем манифест, рассыпаем его во все четыре стороны света! и приглашаем все, что только не ест свинины, в Палестину. Там достоверными документами доказываю я, что Ирод, четвертый царь[18], был мой предок – и так: далее. То-то будет торжество, братец когда они опять немного выкарабкаются на свободу и увидят возможность отстроить наново Иерусалим. А пока железо горячо – прочь турок из Азии, руби кедры на Ливане, строй корабли, закладывай верфи, крути всем народом! Между тем…
Моор(улыбаясь, берет его за руку). Товарищ, пора бросить дурачества.
Шпигельберг(озадаченный, с удивлением). Не играть же тебе роль блудного сына – тебе, удальцу, писавшему шпагою на лицах более, нежели три писца в добрый год в приказной книге… Припомнить тебе что ли о наших похоронах? Да эдак мне придется вызвать твой собственный образ пред твои очи, чтобы заставить снова вздуться огнем твои жилы, когда уже ничто более тебя не вдохновляет. Помнишь, как господа из коллегии[19] подстрелили лапу твоему бульдогу, а ты в отместку предписал пост всему! городу? Все смеялись над твоим приказом; но ты – малый не промах – скупаешь все мясо во всем Лейпциге, так что в продолжение восьми часов в целом округе не было обглоданной кости, и рыба начала подниматься в цене. Магистрат, бюргерство готовы были лопнуть со злости. Припомни, как мы, в числе тысячи семисот, с тобой во главе, а за нами мясники, разносчики, трактирщики, цирюльники и все цехи поклялись разбить в пух весь город, если хоть кого-нибудь из нас тронут пальцем. Вышло, как стрельба при Горнберге
