* * *
Я отправляю по тебе службы. Я пою псалмы в твою честь. Я изгоняю из храмов богов и воздвигаю тебе алтарь. Я распинаю тебя на кресте и приношу тебе святые дары своей приверженности. Становлюсь твоим сторожевым псом, твоим хранителем, твоим пророком. Я пригвождаю тебя к себе, иссушаю твою плоть и поглощаю экскременты. Я становлюсь тобой, твоим космосом, твоим смыслом, твоей самой фанатичной религией.
* * *
Это было тогда. А сейчас, в этой почти пустой комнате без занавесок, где из всей мебели была лишь кровать да телевизор, ты сказала мне:
— Я никогда не лгу тебе, — и отвернулась, — Мне надо поработать.
Которая, интересно, это комната по счету в череде наших тайных встреч? Я смотрю на твою узкую спину, с чуть тяжеловатой для нее головой в черном ореоле густых, слегка вьющихся волос. Острые плечи слегка выдающиеся под крупной вязкой мягкого свитера. Пахло кожзаменителем твоего официального и заносчивого чемодана, в котором ты обычно носила ноутбук и прочую мобильную дрянь, и чуть уловимо — неправдой. Все-таки ты лгала мне.
* * *
В моем саду увяли все розы. В моем саду наступила великая сушь. В моем саду никогда и не было роз, в нем цвели лишь шипы моей ненависти. К тебе. Твоему лицу. К твоему запаху и влаге твоего совокупления. Моя рука тянется к тебе, к ломкой шее, берет ее властно, решительно застегивая замки пальцев, и опрокидывает на спину. Я закрываю глаза. Я погружаюсь в тебя. Я зарываюсь лицом в твою плоть. В мой мир, мою колыбель, мою обитель, в мой ад.
* * *
Твое тело всегда смущало меня, причиняя почти физическую боль — настолько оно было вожделенно для меня. В этом болезненном влечении к тебе густо смешивалась страсть и похоть, желание обладать и принадлежать, нежность и желание причинить тебе боль. Строгое и жадное, ненасытное и властное, твое тело не дарило мне покоя. Самый искусный инструмент для пыток не мог сравниться в науке пыток с твоим телом: плоским и бледным, почти прозрачным, с выбритым лобком, с неожиданной большой и бесстыжей промежностью. Темной, почти черной, не вяжущейся с небольшими бугорками твоих подростковых грудей, со светлыми ореолами твоих сосков. Встав от возбуждения, твои соски затвердевали, словно наконечники пик. Острозаточенных, ранящих, недоступных горных вершин к покорению которых всегда будут стремиться мои губы.
* * *
Я жажду твоей благодарности. Тихих поцелуев моего лица, век, проколотых бровей, моих выпитых тобой обветренных губ. Но ты лишь вздыхаешь, глядя на меня благодарными глазами сытой бляди и чуть оголяя зубы в усталом оскале улыбки, неслышно смыкаешь ресницы. И я пью твое ровное ароматное дыхание. Осторожно стягиваю с тебя простыню, словно опасаясь, что снимаю с тебя кожу. Я впитываю тебя, поглощаю глазами. Я наклоняюсь, я припадаю к тебе. Отрываю звериными зубами клочья твоей плоти, оголяя ребра и кости, я пожираю тебя — и не могу насытиться. Утираю багровые губы, словно вампир, принявший дозу твоей крови. Чуть солоноватой, густой и черной. Я раскатываю вязкий катышек на своем языке — твое семя, способное оплодотворить меня. «Всего лишь месячные», — говоришь ты и целуешь в рот.
