«Это что – бунт?» – грозно спросил прокурор.
«Нет, не бунт – ответили ему, – мы просто требуем своего.»
Было сказано немало слов, нередко грубых. Собравшиеся не могли похвастаться умением вести дискуссии. Редкий мент может говорить с людьми по-человечески. Директор производства майор Иванов не был исключением. Он пытался втолковывать что-то возбужденной массе. По его словам, весь зековский труд рассчитан по «методике» и надо только четко эту «методику» выполнять. Ему ответил, выразив общее мнение, невысокий, бледный паренек Саша Попенок: «Слово, вами повторяемое бесчисленное количество раз, звучит красиво, но не убедительно. Тупые ножницы, слипшаяся маска, холод в цеху – вот ваша методика. Старики мешки пудовые на третий этаж таскают, это методика? У вас одна методика – террор. Вот по такой методике вы заставляете нас гнать брак и мы вынуждены это делать, чтобы не сидеть в изоляторе за норму выработки». Тем временем клуб окружили усиленные наряды офицеров и прапорщиков. Они не рисковали начать открытый конфликт, но вызывающие позы, широко расставленные ноги провоцировали людей. Зеки сдерживали себя, хотя у каждого накипело. Всех выступающих оперативники «брали на карандаш».
«Осужденные, приступайте к работе, – поднялся начальник колонии Мустафин, – я клянусь вам партбилетом…»
«Озябни, не верим тебе…», – не дали ему говорить.
Разошлись после обещания прокурора провести в понедельник хронометраж рабочего времени. В выходные (для нормальных людей) зона замерла в тревожном ожидании. Редкое воскресенье в этом лагере отдыхали, а тут дали целых два дня. Дескать, отдохните, одумайтесь. Параллельно наводили свои мусорские движения. Повсюду дежурили сотрудники ИТУ. В спешном порядке перекрывались «ходы общения» между отрядами и на промзону. Понедельник не принес никакой разрядки. Решимость заключенных отстоять свои права не пропала. Они почувствовали силу единения. Забастовку мужиков, естественно, поддержала братва, но что гораздо более удивительно – козлота и опущенные. В эти решающие дни все были заодно.
Двадцатого февраля обещанный хронометраж не состоялся. К обеду в бастующий цех прибыло три прокурора в сопровождении двух десятков офицеров колонии. Беседа, если словесное противостояние можно таковой назвать, опять велась на повышенных тонах с обеих сторон. Трудно было ожидать дипломатических спичей от истощенных, озлобленных людей. Незримая пропасть разделяла собравшихся в цехе. Имя ее Закон. Формально одни были нарушителями Закона, другие – его защитниками. Фактически же одних угнетали именем Закона, другие под его прикрытием творили произвол и коррупцию. Даже внешне они представляли разительный контраст. Сытые, лоснящиеся, красномордые менты и худые, бледные заключенные. Как они поймут друг друга? Менты попытались выдернуть лидеров протеста из общей массы. Оперативник зачитал 7–8 фамилий: «Вас приглашает на беседу начальник колонии». Никто не двинулся с места: «Пусть говорит при всех! Это всех касается!» Дешевая попытка применить старый как мир принцип «Разделяй и властвуй» могла пролезть где-нибудь на малолетке, но не на строгом режиме.
