– Нет-нет. Потом, все потом. – Он не знал, что делать, как помочь жене. Томас поймал себя на мысли, что больше всего сейчас ему хочется оказаться на гряде. И от этого стало еще хуже.
Старая Фета уже подошла к кровати, отталкивая Томаса. Она поднесла к губам Анабель чашку с пахучим питьем, заставляя сделать глоток. Но Крылатая дернула головой.
– Погоди, бабушка, он должен узнать от меня.
Томас замер, наблюдая, как Анабель откидывает одеяло.
Она истончилась, под легкой тканью ночной рубашки можно было посчитать все косточки, кожа отливала голубизной и пересохла от внутреннего жара. Анабель стала похожа на девочку-подростка, болезнь сжирала ее всю. Всю, кроме большого, словно надувшегося живота, которого не могла скрыть просторная сорочка. Крылатая посмотрела на Томаса со странным торжеством.
– Улетая, ты спросил меня, какие могут быть дети, если у нас есть крылья и небо. Вот такие, Томас. – Она без сил откинулась на подушку. – Совсем скоро ты станешь отцом.
Томас не мог пошевелиться; образ жены, пылающей лихорадкой в их большой кровати, и ребенка, которого она носит под сердцем, совершенно не вписывался в картину его мира.
Анабель прикрыла рукой глаза: если бы могла, она бы заплакала, но жар иссушил слезы. Все эти месяцы, храня в себе новую жизнь, женщина мечтала, как Томас вернется, все узнает и захочет этого ребенка даже сильнее, чем она сама.
Но вот он сидит на полу у их кровати, и на его лице отражается страх. Ужас, непонимание, неверие, даже отвращение к ней. Если бы только не крохотная жизнь у нее внутри, она с великим облегчением сдалась бы болезни, лишь бы не видеть растерянный взгляд любимых глаз.
Томас поднялся с пола, запах болезни снова ударил ему в нос, Крылатый сдержался, чтобы не поморщиться, и присел на кровать рядом с женой.
– Тебе нельзя сейчас волноваться, ты же это сама знаешь, – шептал он, осторожно гладя жену по растрепанной голове. – Все будет хорошо. Ты поправишься. У нас будет ребенок? С ума сойти можно…
– Это уж точно… Можно сойти с ума, – приглушенно ответила Анабель и засмеялась.
Страх расслабил свои тиски, Томас наконец сумел вдохнуть, уже не замечая горького запаха трав и жара, что царил в их доме. Ему хотелось слушать смех жены, видеть, как она улыбается, потому что такие знакомые морщинки в уголках ее рта отгоняли мысли о тяжелой болезни.
«Разве может умирающий человек так смеяться? – думал Томас, улыбаясь жене в ответ. – Это просто ребенок ее ослабил. Но мы справимся. Все уладится. Как-нибудь…»
