Что же, так теперь и прокисать Андрею Иванычу субалтерном в Тамбове каком-то? Ну, уж это шалишь: кто-кто, а Андрей Иваныч не сдастся. Главное – все сначала начать, все старое – к черту, закатиться куда-нибудь на край света. И тогда – любовь самая настоящая, и какую-то книгу написать – и одолеть весь мир…
Так вот и попал Андрей Иваныч служить – на край света, к чертям на кулички. Лежит теперь на диване – и чертыхается. Да как же, ей-богу: третий день приехал – и третий день от тумана не продыхнуть. Да ведь какой туман-то: оторопь забирает. Густой, лохматый, как хмельная дрема – муть в голове – притчится какая-то несуразная нелюдь – и заснуть страшно: закружит нелюдь.
Хоть какого-нибудь человечьего голоса захотелось – наваждение свалить. Кликнул Андрей Иваныч денщика.
– Эй, Непротошнов, на минутку!
Как угорелый, влетел денщик и влип в притолку.
– Скушно у вас, Непротошнов: туман-то, а?
– Н-не могу знать, ваше-бродие…
«Фу ты, Господи: какие глаза рыбьи. Но можно же его чем-нибудь…»
– Ну что, Непротошнов, через год домой, а?
– Так тошно, ваше-бродие.
– Жена-то есть у тебя?
– Так тошно, ваше-бродие.
– Небось, по ней соскучился? Соскучился, говорю, а?
Что-то тускло мигнуло в Непротошнове.
– Как оная, есть конкурент моей жизни, жена-то… то я… – и потух, спохватился, вытянулся Непротошнов еще больше.
– Да что: разлюбил, что ли? Ну?
– Н-не могу знать, ваше-бродие…
«О, ч-черт… Ведь вот: был, наверно, в деревне – первый гармонист, а теперь – рыбьи глаза. Нет, надо будет от него отвязаться…»
– Ладно. Иди к себе, Непротошнов.
Отвалился Андрей Иваныч к подушке. В окно полз туман лохматый, ватный: ну просто не продыхнуть.
Перемогся – и хоть с храпом – а продыхнул Андрей Иваныч, и сам же услышал свой храп: заснул.
«Батюшки, что же это я – среди бела дня сплю…»
Но запутал туман паутиной – и уж не шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Их преосходительства господина коменданта нету дома.
– Да ты, братец, узнай хорошенько. Скажи, мол, поручик Половец. Половец, Андрей Иваныч.
– Полове-ец?
У денщика генеральского – не лицо, а начищенный самовар медный: до того круглое, до того лоснится. И был себе самовар заглохший, а тут вдруг начал пузыриться, закипать:
– Полове-ец? Ах-и-батюшки, позабыл я, дома они. Половец – ну как же: – дома, пожалте. Только заняты малость.
Денщик отворил из сеней дверь налево. Андрей Иваныч нагнулся, вошел. «Да нет… да может, не туда?»
Дым коромыслом, чад, суета, шипит что-то, луком жареным пахнет…
