Нету. Нету и нету.
Если б не голоса на дворе, я б руками перетер каждую грудочку земли до самого-пресамого скончания веков.
Рувим заметил шевеление в кустах.
– Кто там? Выходь сюда! Не бойся!
От неожиданности я гавкнул собачьим манером. Еще и подвыл трохи, как Шмулик обычно.
Больше вопросов не последовало.
Ушли.
Для меня оказалось ясным: хлопчик, про которого говорили Рувим с кудлатым, – не я. Другой. Потому что я ж – вот, и кудлатый меня видел спокойно, и Рувиму я не новость. И не Марик вонючий, як смерть. Они б так и говорили – Марик. Рувиму известно, что Марик у Доры, не может он не знать. Им что я, что Марик больной и несчастный – грязюка под ногами. Гады. Бесчеловечные гады. Ладно Марик. Он – никто. Но я…
И вот они пошли до другого какого-то хлопчика, им нужного.
Нужного! Вот в чем вопрос. А я им не нужен. Я им довесок шкловский.
И такая обида меня покрыла беспросветная, такая обида…
А я ж был родной Рувиму сквозь испытания, сквозь буквально смертельные опасности. И вот. Все им забыто. Все покинуто.
Я обводил затуманенными глазами окрестность, дом, забор, двор, крутился всем своим телом и не находил, за что зацепиться в открывшейся мне пустоте жизни.
Возле дровяного сарайчика стоял Марик. Перебирал ногами в каких-то обмотках, душегрейка бывшая моя была расхристана, рубашка, порванная окончательно, мотылялась на легком ветру.
– Лазарь, шо крутишься, як собака за хвостом? – Голос Марика звучал звонко и весело. – А я ж такой замерзлый, такой замерзлый! Пошли, шось дашь мне пожрать. А, Лазарь? Дашь? Як вечному другу?
Я задвигал ногами, как деревянный. Марик обогнул меня сбоку, заглянул в самые глаза. Тряхнул головой и вприпрыжку первый забежал в дом.
Внутренняя моя обида кипела и кипела. Аж пузырьки лопались.
Марик скакал на месте, крутился кругом себя с ором:
– Ой-ой-ой, а шо я знаю! А шо я-я-я! Ой-ой-ой, а шо я зна-а-а-ю! Гы-гы-гы! Дай хлебца! Да-а-а-а-а-а-ай!
Подобная картина довела меня до полного отвращения.
– Не дам! Нема! Пусто! Шо ты приперся, шо ты меня дергаешь, гидо́та ты приблудная! Шо, Дорка тебя не вытерпела, прогнала с твоим гидотством поганым вместе? Прибежал? А ну, геть звидсы! Я тебе нихто! И ты сам нихто! Знаешь ты!.. Ты ж не имеешь смысла ничего знать! Геть!
Веселье Марика порвалось, как ниточка. Как волосиночка.
Он протянул в мою сторону руки и шею с головой, и сам весь протянулся стрункой ко мне:
– Шо-о-о-о-о? А Шкловского хочешь? Хочешь Шкловского? Папу моего хочешь? Он меня до себя берет! Как опять сына! Как навек родненького! От так! А тебя не берет! Моя и хата, и все! А ты геть! Геть! Геть! Зараз геть! А то порубаю тебя шаблюкой отак, отак, отак! – Марик показал, как рубает меня. Морда его стала красная, страшенная морда.
