Роза выложила на меня свои имеющиеся козыри. Привалила меня ими к самой голой холодной земле. Мороз бегал взад-вперед по моему телу.
И я сказал:
– Хорошо. Ладно. Значит, я перехожу на нелегальное положение вещей. Но учтите, Розалия Семеновна, если вы думаете, что я за вас свою жизнь отдам, то вы ошибаетесь.
Розка пошевелила ручками в муфте, придавила каракулевый мех к себе:
– Может, конечно, и ошибаюсь. Вот ты по ошибке и отдашь.
Велела мне возвращаться на Святомиколаевскую, собирать манатки:
– На Перецово добро не зарься. Там у тебя пришлые всякие: Рувим Либин, Дора Цфайфель, беспризорник какой-то. Так ты к кому-нибудь с них и пристань. Разжалоби: негде жить, только щас узнал. Пригреют.
Что про Дору и Рувима Розке известно, я не удивился. Но так она спокойно про них сказала, тем более про Марика-не-Марика, что я заподозрил: проникла она не во все.
Чтобы закрепить свое подозрение, спросил:
– Все равно к кому приклеиваться – или к Рувиму, или к Дорке?
– К Цфайфельше. Клейся к Цфайфельше. Она всегда главная будет.
Я с равнодушным покорством кивнул. Но в душе моей зрела революция. Пелена спала с моих воспаленных возрастом глаз. Вспомнилась вся моя проклятая жизнь в бедности и недоедании.
– Розалия Семеновна, Переца нема. Грошей нема. Дорка сама нищая. Платите мне какую-нибудь копейку. Вам голодный много пользы не даст.
Розка секунду подумала.
– Грошей у меня нету. Буду тебе харчи давать. И не перебирай! Ты на волосинке висишь. Легкий будешь – дольше провисишь.
Не попрощалась, ничего. Пошла своими ногами по тонкому льду, как говорится, своей дорожкой. С уверенностью, что я у нее в муфточке, как черт в мешке.
Одно особенно обидно – что наврала про село. Я б и правда хотел поехать, разъяснять, если надо, и силой добавлять вразумление темному люду.
Ладно. Будет, все будет, когда надо. Когда время.
Конечно, объяснимо и понятно с высоты прожитых лет мое внезапное чувство обожания к Розке. Красота не знает причин, а знает только результат.
Нарождающийся во мне мужчина диктовал подчинение, но отчаянный подросток бунтовал всем своим нечетким существом: сопротивление, сопротивление и еще раз сопротивление.
Так, в состоянии половины на половину я брел по улице.
Темнело. Во тьме мои мозги заработали особенно хорошо. Сказывалось сосредоточение – голова меньше отвлекалась окружающим миром.
Я давно завел у себя такую моду представлять работу мозгов как процесс выдвигания и задвигания ящичков различной величины. И сейчас мысленно открывал один за другим, подробно перебирал их содержание на предмет полезности в данную решающую минуту.
