— Мне кажется, что вы слишком превозносите мою скромную персону… А что будет, если Пламкетт не испугается меня, а я не найду аргументов, которые заставили бы его отказаться от своих гнусных планов?
— Тогда… — Чанда замялся. — Я думаю, что тогда единственным выходом будет, если вы вручите ему двести тысяч фунтов.
— Но ведь деньги генерал Сомервилль берет с собой в павильон, если я вас правильно понял?
— На всякий случай я приготовил четыреста тысяч долларов в стодолларовых банкнотах, так как господин Пламкетт хочет получить сумму исключительно в американской валюте.
— А, значит, вы все продумали заранее!
— Не совсем. Сначала я растерялся, хотел сам встретить Пламкетта, вручить ему деньги и ждать, что из этого выйдет. Я знал, что ни в коем случае не могу допустить встречи Пламкетта с генералом. Не могу же я позволить, чтобы генерал попытался выполнить свой план. Ему ведь девяносто лет, мистер Алекс! — в голове Чанды вдруг зазвучала плачевная нота. — Он не сумеет сделать меткий выстрел! В крайнем, безвыходном случае я решил либо сам перекупить Пламкетта, либо… Убить его!
Джо наморщил лоб:
— Но как бы вы при таком развитии событий объяснили генералу отказ Пламкетта от встречи с ним, если бы из окна павильона он заметил бы приближающуюся лодку?
— Причал не виден из окна павильона. Я сказал бы, что это было какое-то суденышко, которое не завернуло к нашей бухте, или что это была полицейская лодка, поскольку мистер Паркер приказал вести издали наблюдение за Мандалай-хауз. Впрочем, мне кажется, что будет лучше, если об этом ему скажете вы. Ведь он условился с вами на половину первого, а на двенадцать с Коули. Его план заключается, в частности, в том, чтобы создать впечатление человека, который ничего не ожидает. Так он представляет себе «психическое алиби». Во всяком случае, так он назвал это сегодня в разговоре со мной, ложась спать. Ему кажется, что он все отлично продумал… — Чанда непроизвольно улыбнулся. — Кажется, он считает жизнь этого шантажиста менее ценной, чем, например, жизнь мухи, и находится в прекрасном настроении. Он смеялся, говоря мне, что оставит того с носом. Мороз по коже продирает, мистер Алекс, слушая его. Но я не пытался противоречить. Я слишком хорошо его знаю. Он ни за что не откажется пожать плоды своей «стратегии по отношению к ничтожеству», как он это называет. Он по-прежнему остается человеком глубоких знаний, но круг его жизни уже замыкается, и разум постепенно возвращается к дням детства.
