Я сидел за столом и работал. Неожиданно постучал в дверь и вошел Ландау. Я предложил ему сесть в кресло, но он почему-то предпочел плюхнуться на кровать.
— А вы все работаете? И не надоест вам? — удивился он.
— Уверен, что вы работаете гораздо больше меня, — сказал я.
— Я никогда не работаю, — возразил он. — Ну, какая это работа — лежу на диване с клочком бумаги в руке и решаю мною же придуманные задачки.
Я поинтересовался, как он проверяет результат. Академик воззрился на меня, как на глупое дитя. Зачем проверять, если задача решилась.
И тут же он заговорил совсем о другом. В тринадцать лет он, «перепрыгнув» через несколько классов, окончил среднюю школу. В университет его не приняли. Слишком молод был. И родители отдали его в... торговый техникум. Но его заботило тогда не это. Его детской мечтой было... оказаться незаконнорожденным. И он тщетно приставал к матери: не плод ли греха он? Однако больше всего ему мешали в юности жить робость и застенчивость. По сей день он с ужасом вспоминал об этом. Если бы ему в тридцать восьмом предложили освободить его, но с условием, чтобы он снова стал таким, как тогда, то предпочел бы тюрьму.
— А за что вас посадили?
— Ни за что. Как почти всех, — ответил он. — Ну, если грехом не считать то, что в молодости я был рокфеллеровским стипендиатом. Тогда со всего мира собирали в Берлине подающих надежды физиков. И еще я был одержим идеей: Россия должна стать самой образованной страной. На мою беду, наша пропаганда в то время утверждала, что мы уже давно впереди всех.
Через день его водили на допрос. Следователь, ни о чем не допытываясь, неизменно настаивал: «Расскажите о своей антисоветской деятельности!» Ландау возмущался глупостью и тупостью следователя. Но с ученым обходились не так жестко, как с остальными. Физически на него не воздействовали. На это, должно быть, имелось указание сверху. Сокамерники осуждали поведение Ландау на допросах. Нельзя, мол, с советским следователем так разговаривать: лес рубят — щепки летят. Так это продолжалось, пока академик Капица не обратился с письмом к Сталину или Берии, — к кому именно, Ландау не знал, — в котором просил освободить ученого, так как только он способен заниматься явлением сверхтекучести жидкого гелия. Кстати, Ландау никогда этим явлением до того не занимался.
— Меня стали кормить царскими обедами, — вспоминал он.
— Что это были за обеды?
— Каждый день — котлеты. Ну, как тут, у Баумана (Бауман — директор писательского дома). И спустя две недели освободили.
