И горе было тем, у кого нашлось, что отнять и поделить. Речь в первую очередь идет, конечно, о погибшем страшной смертью чудаковатом диктаторе полковнике Муаммаре Каддафи и о богатой нефтью и газом Великой Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии – назовем полным именем эту канувшую в Лету страну – далеко не самую плохую, надо признать. Досталось и тем, кто на первый взгляд был победнее, но зато занимал геостратегическое положение, говорим уже об Арабской Республике Египет с ее Суэцким каналом. А заодно и о Сирийской Арабской Республике – важных воротах в Восточное Средиземноморье, весьма удачно расположившихся на пути следования в Европу ближневосточных энергоносителей.
Да и в целом на Ближнем Востоке и в Северной Африке сложно припомнить страну, которой удалось бы полностью избежать «весенней пандемии». Простое перечисление практически полностью заштриховывает карту региона: Марокко, Алжир, Тунис, Ливия, Египет, Сирия, Йемен, Иордания, Иран и даже сама суннитская Саудовская Аравия с нефтеносным шиитским востоком и контролируемым ею же шиитским Бахрейном. Впрочем, по прошествии не столь уж длинного срока тем, кто строил какие-то иллюзии, стало очевидно, что арабский мир – это как раз тот случай, что «сколько детскую кроватку ни собирай, все равно получается автомат Калашникова!» Хотя, особенно поначалу, запущенный эффект домино многими даже впрямую незаинтересованными наблюдателями был встречен с энтузиазмом – мол, в регионе началось обновление и очищение от архаичных для XXI века восточных диктатур и автократий.
И это открывало перед турками, занявшими поначалу осторожную и выжидательную позицию, поистине головокружительные геополитические перспективы, причем буквально на расстоянии вытянутой руки. Так что совсем неудивительно, что после того, как 18 декабря 2010 года с акта публичного самосожжения Мохаммеда Буазизи в Тунисе началась «арабская весна» и стала ясна необратимость ее разрушительных процессов, именно Турция оказалась первой в очереди из потенциальных кандидатов на то, чтобы стать «моделью для сборки» новых арабских демократий.
Вообще, когда говорят о том, что Турция активно предлагала себя в качестве прототипа для развития ближневосточного и североафриканского регионов, нередко забывают о том, что на самом деле подобное предложение «руки и сердца» делалось турками как минимум вторично.
В первый раз подобные мысли возникли в период распада Советского Союза в отношении вновь образованных тюркских государств Кавказа и Средней Азии. Однако, как указывает ряд турецких экспертов, мысль была хорошая, но не прошла, будучи лишенной западной поддержки. На Западе небезосновательно полагали, что только светские автократии способны удержать вновь образованные государства от исламского радикализма и, получается, только в таком качестве они будут выстраивать курс на сотрудничество, а не на антагонизм. Кроме того, отметим, что и сами страны – потенциальные импортеры турецкой модели, только что получившие свой «кусочек независимости», сильно заерзали, опасаясь его утраты путем установления над ними очередного протектората – на этот раз сурового турецкого «агабейлика». В итоге государственное строительство на демократических или же не слишком демократических принципах тогда не возымело решающего значения, а посему было отложено, ко всеобщему облегчению, до лучших времен.
