Дама беспомощно огляделась. Увидела парашу:
— Дать вам эту… вазу?
Старков снова заухал филином, гнев его подутих.
— Еще чего! Я ходячий больной.
— Вы не стесняйтесь. Я в госпиталях всего нагляделась.
— Да тут и смотреть не на что, — нагло сказал Старков. Он поднялся и пошел к параше, по пути расстегивая штаны. Он долго и шумно мочился, а дама умиротворенно вернулась к вязанию.
Старков вновь улегся на койку, но в отличие от дамы умиротворение не коснулось его жесткой души. Полуприкрыв веки, он присматривался к милосердной посетительнице, думая, к чему бы придраться. Он обнаружил, что она вовсе не старуха, ей было немного за сорок. Ее старили бледность, круги под глазами, скорбно поджатый рот и проседь в темных волосах. Ее маленькие ловкие руки были моложе лица. Прочная лепка головы и всех черт не соответствовала увядшим краскам щек и губ, а вот глаза, светло-карие, с чуть голубоватыми белками, не выцвели, были сочными и блестящими. Она то ли перенесла недавно тяжелую болезнь, то ли какой-то душевный урон — голова ее на стройной шее начинала мелко трястись. Она тут же спохватывалась, распрямлялась в спине и плечах и останавливала трясучку, но через некоторое время опять допускала жалкую слабость. Чтобы несколько замаскировать свое наблюдение, Старков делал много необязательных движений. Тянулся за кружкой с водой, стоявшей на полу под койкой, пил звучными глотками, утирал рот тыльной стороной кисти, возвращал кружку на место. Взбивал и перекладывал подушку. Затем он достал из-под матраса мешочек с махорочным табаком, дольки бумаги, стал сворачивать папироску. Прикурив от кресала, пустил сизый клуб дыма.
Женщина продолжала вязать, порой ласково взглядывая на Старкова.
— И долго вы можете этим заниматься? — не выдержал Старков.
— Это вас раздражает? — Она тут же перестала вязать и убрала работу в сумочку. — Говорят, что вязанье успокаивает…
— …тех, кто вяжет, — договорил Старков. — Напоминает парижских вязальщиц.
— Простите, вы о чем? — не поняла она.
— Французская революция… — Голос его звучал лениво. — Гильотина… Старухи вязальщицы. Не пропускали ни одной казни. Все время вязали и не упускали петли, когда падал нож.
— Господь с вами! — Дама быстро перекрестилась. — Государь милостив.
— Я не просил о помиловании, — сухо сказал Старков.
— Но почему? — с болью спросила дама. — Неужели вы так не цените жизнь?
— Если не щадишь чужой жизни, нельзя слишком носиться с собственной, — сентенциозно заметил Старков и, почувствовав свою интонацию, слегка покраснел.
