Несколько высоких, тоже ампирных фонарей оживляют пустое пространство. Нет смысла уточнять назначение дворца, важно, что это не частное владение, а средоточие власти — государственной, краевой или губернской, не играет роли. Величественный подъезд охраняется часовыми, еще несколько часовых прохаживаются взад-вперед вдоль желтых стен здания, приметны и фигуры штатских филеров в котелках и гороховых пальто. Изредка к парадному входу подъезжают автомобили начала века: «даймлеры» и «бенцы», открытые, с убранным брезентовым верхом, за рулем кожаные шоферы в очках от пыли, похожих на полумаски, и перчатках с огромными крагами. Поставив машину на ручной тормоз, находящийся снаружи, шофер выскакивает из машины и отпахивает дверцу перед генералом или чиновником в вицмундире.
Иногда, звонко цокая копытами, подъезжает роскошный выезд — четверкой или парой, запряженной в карету, — и выходит духовная особа высокого церковного сана в шелковой рясе.
Вот из кареты вышла и величественно прошествовала к подъезду важная персона в треуголке и форменной шинели. Часовой почтительно вытянулся, округлив глупые глаза, в избытке служебного рвения. Важная персона прошествовала мимо, не заметив, как вдруг сморщилась, исказилась гримасой наивная рожа часового. Громкий чих слился с плотным звуком захлопнувшейся двери.
Часовой незаметно утерся и снова чихнул. Он обиженно заморгал и вдруг сообразил, чем вызван нелепый чих. Его колол и слепил солнечный зайчик, перебегая от зрачка к зрачку. Часовой попробовал отстраниться, но зайчик опять настиг его. Он стал вертеть головой, пытаясь избавиться от слепящего лучика, да не тут-то было. Казалось, злой шутник нарочно насылает на него этот лучик с помощью бутылочного донца.
Часовой опять чихнул, потом еще раз и тут обнаружил источник своих мук.
Через площадь, от ворот к подъезду, медленно брел стекольщик с плоским ящиком за спиной, полным хрупкой сверкающей клади. Солнечные лучи выбивали из стекол золотые стрелы, расстреливавшие стоящего на часах солдата.
Часовой заулыбался, довольный, что обнаружил напасть. Он чуть подвинулся, теперь стрелы уходили в желтую гладь стены или полосатое тело будки. Избавившись от докуки, часовой выкинул ее из головы.
Ноша была явно тяжела стекольщику — рослому, плечистому парню лет двадцати пяти, с сильным надбровно-челюстным лицом. Он то останавливался, опуская ящик на землю и отдуваясь, и оскальзывал площадь цепким взглядом водянисто-светлых холодных глаз, то с усилием возвращал ношу на спину и, волоча ноги, брел дальше.
