Спустя еще несколько часов ураган, похоже, начинает успокаиваться, достигнув равновесия, которое может предвещать его близкий конец, как вдруг та самая льдина, на которой они разместились, с жутким грохотом подпрыгивает кверху. Один шест палатки падает, и металлическая печурка опрокидывается, рассыпая горячие угли и поджигая одеяла и бушлаты. Самнер, растерянный и не находящий себе места от беспокойства, чувствуя, как поселилась у него в груди холодная змея тревоги, надевает сапоги и выскакивает наружу, в сплошную темень. Сквозь бешено кружащуюся круговерть метели он видит у края льдины голубоватый айсберг, огромный, исчерканный расщелинами и иссеченный ветрами, который скользит на восток, подобно крутому холму-альбиносу, сорванному с поверхности пустыни. Айсберг движется со скоростью быстро идущего человека, при этом цепляя боками края льдины и выплевывая огромные куски льда величиной с дом, словно мелкую стружку из зажимов токарного станка. Лед под ногами у Самнера содрогается; в двадцати ярдах от него появляется зигзагообразная трещина, и он спрашивает себя, не расколется ли все плато от такого чудовищного напряжения, а все остальное – люди, палатки и китобойные шлюпки – окажется сброшенным в воду. Теперь уже и во второй палатке никого не осталось. Моряки, находившиеся в ней, или стоят в оцепенении, подобно Самнеру, или оттаскивают шлюпки подальше от края в отчаянной попытке уберечь их. Пока он смотрит на происходящее, у Самнера возникает стойкое ощущение, что он видит то, чего не должен видеть, и что он против своей воли стал участником какого-то ужасающего стихийного буйства.
Однако так же быстро, как и начался, хаос прекращается. Айсберг больше не касается кромки ледового поля, и треск и грохот от сотрясения уступает место вою ветра да проклятиям людей. Самнер вдруг замечает, что с левой стороны на лицо у него налип снег, набившись в бороду. На мгновение ему кажется, будто он оказался в безопасности, укутавшись в кокон стихийной ярости природы, а весь мир снаружи, реальный мир, уже находится где-то отдельно и о нем можно забыть, а сам он оказался в одиночестве снежного вихря. Кто-то тянет его за руку и заставляет обернуться, показывая назад. Самнер видит, что и вторая палатка тоже охвачена пламенем. Тюфяки, пледы и морские сундучки полыхают огнем яростно и беззаботно; то же, что осталось от парусинового навеса, трепещет на ветру и жарко горит, словно смоляная бочка. Большая часть экипажа беспомощно смотрит на огонь, и танцующие языки пламени озаряют их растерянные лица. Кэвендиш, отбрасывая ногами уголья и проклиная свое невезение, приказывает им укрыться в уцелевших лодках. Работая быстро, но безо всякой системы, моряки опустошают обе лодки, после чего сами набиваются внутрь, подобно грузу, и вновь закрепляют парусину, натянутую над ними. В результате внутри образуется зловоние, а они чувствуют себя так, словно оказались в гробу. Воздуха в лодках не хватает, им трудно дышать, а вдобавок ко всему еще и нет света. Самнер лежит на голых, ледяных досках, а люди, скопившиеся вокруг него, громко и с горечью обсуждают неумелое руководство Кэвендиша, поразительную невезучесть Браунли и их собственное, единственное и главное желание – несмотря ни на что, живыми вернуться домой. Сон бежит от него, усталого и измученного, но не могущего заснуть, и он чувствует, как его мышцы и органы начинает пожирать неутоленная нужда в опиуме. Самнер пытается забыть о том, где находится, представить себе, что он оказался в намного лучшем месте, но не преуспевает в этом.
