— Наталия Степановна, вчера я подписывал бумагу в Тупичевскую школу, не глядя на нее, сказал ректор. — Если не отправили — верните ее мне.
— Вчера же и отправила — заказным письмом. Секретарша вышла. Ректор вздохнул и вновь строго посмотрел на меня:
— Ушли ваши документы в Тупичев… Пусть как следует пропесочат вас там на комсомольском собрании — умнее будете.
Сейчас смешно вспоминать о тех переживаниях, которые мы с Романенко испытали тогда. Особенно остро страдал Виктор. Он считался в нашей школе среди учеников самой заметной личностью, и вдруг оказаться в таком позорном положении. Гордость его не могла перенести этого. И уже на попутном грузовике, когда возвращались мы в Тупичев, твердо условились: в школе пока не появляться, а в учебное время отсиживаться в колхозном сенном амбаре (гумне) за машинным двором МТС. И главное, сейчас думать: как без позора выйти из трагической ситуации, которая осложнялась еще и тем, что моя сестра Афия была учительницей нашей школы: преподавала язык и литературу во вторую смену в пятых — седьмых классах. Объясняться с ней мне не хотелось, но и трудно было предполагать, что у нее не спросят, почему я отсутствую на уроках.
Словом, много было сложностей. Мы со всей обстоятельностью начали обсуждать их с Виктором на второй день, забравшись на сеновал под крышу амбара. В самом деле, какой искать выход? Виктор вполне серьезно предложил: вешаться!.. Прямо здесь, в амбаре.
— На чем? — заинтересовался я, пряча улыбку.
— Принесу веревки, на которых мать белье сушит.
— А они выдержат? Толстые?
— Толстые.
— Но толстые долго душить нас будут.
— Могу принести и потоньше, но тоже крепкие.
— От тонких будет очень больно, — притворно засомневался я. — И найдут нас тут не раньше весны. Нависимся до отвала! Да еще на тонких веревках.
Разумеется, в нашей болтовне было немало горькой бравады, ерничанья, юмора сквозь слезы. Но и ощущалась такая безысходность, что оба при всей своей юношеской инфантильности, понимали: беды не миновать. Важно было угадать ее степень — чтоб не наделать глупостей и не проявить отъявленной трусости; ведь, ко всему прочему, я был председателем ученического комитета школы.
Но непредвидимы гримасы судьбы. Случилось так, что в это время по деревянной крыше, прямо над нашими головами, забарабанили капли дождя и я поднялся с сена, чтобы закрепить одну из полуоторванных дранок, образовавших щель, сквозь которую на меня капало, В щель увидел машинный двор МТС и недалеко от амбара велосипедиста. Узнал в нем почтальона Зайчика. Так его все звали в райцентре за небольшой рост, красивое полудетское личико с голубыми глазами и за мальчишескую наивность.
