— Сохрани у себя: ваш дом вне подозрений. Если хочешь, посмотри, почитай…
Теперь он все приносил и приносил ей книги.
— Спрячь.
— А почитать?
— Можешь.
С каждым днем он давал ей поручения посерьезнее: раздавать брошюры по списку в цехах или незаметно передавать листовки надежным людям.
— Только меньше улыбайся, а то у тебя зубы приметные. Не зубы, а кремлевская стена. А нам особых примет иметь нельзя.
Листовки появлялись всюду: в инструментальных ящиках рабочих, на письменном столе управляющего, в конторках бухгалтеров.
Видеть Наташу каждый день, разговаривать с ней стало для Ивана потребностью. Он пугался своего чувства: «Я обо всем забыл. Я же не могу… пока общая наша задача не выполнена!»
Никогда, казалось, он так много не пел. И даже не вслух, а про себя. Шел на собрание, на кружок, на работу, возвращался домой, а в нем все бродили какие-то напевы.
Наташа предложила снова встретиться.
— Наташа, дорогая, некогда, завтра! — удрученно ответил он.
Она обиделась:
— Все некогда и некогда!
«Я стал для нее необходимым! — с радостью отметил Иван. — Как и она для меня».
Но не мог же он ей сказать, что работает среди солдат, что возглавляет большевистскую организацию города.
Уже смелее он вводил ее в круг своих интересов. Случалось, что и во время работы говорил о том, что его занимало. Она удивлялась, как он мог читать, конспектировать среди шума, в присутствии посторонних.
Раз у Наташи вырвалось:
— Ну и мне ты давай какую-нибудь работу. Я хочу с тобой!
Он, обрадованный, рассмеялся:
— Ты уже работаешь. Разве ты не замечаешь, что ты давно работаешь?
Иван думал: «Я не должен жениться. Я не имею права жениться. Я должен жить для дела».
Иногда целыми днями они не разговаривали. Она приходила и уходила. Еще не затихали ее шаги, а волнение снова охватывало Ивана. Порой же, не выдержав, они бросались друг к другу. Понемногу он рассказал Наташе всю свою жизнь, тюрьмы, ссылку, встречи с товарищами.
— Я себе не принадлежу. Меня любить страшно.
Наташа слушала с улыбкой, ничего не подтверждая и не отрицая; но вот по лицу ее скользнуло гордое, смелое выражение:
— А мне не страшно любить! Это ты, а не я, боишься любить. Боишься, что испортишь кому-то жизнь.
Только у Вайнеров Малышев обретал покой. Дружелюбие этой семьи привлекало многих.
Вайнер готовил в городе пропагандистов. Он всегда сообщал что-нибудь интересное:
— В нашу группу прибыло еще несколько человек: журналист Лев Сосновский, Завьялова Клава. Она заведует биржей труда. Такая статная и строгая. Женщин у нас много: Ольга Мрачковская, моя Елена. Да всех и не перечислить. И все семейные. Один ты болтаешься холостой. «Ходит Ваня холостой».
