— Что, откомиссарил? А? Откомандовал?
Бандиты шумно обступили лежащего, заорали пьяными голосами: — Пограбили народ, и хватит!
— Хорьком! Хорьком его в нос!
Матвей молчал, смотрел вверх, в небо. Бандиты осатанели, начали его. бить сапогами, прикладами — зло, отчаянно. Матвей не стонал, не кричал, только глядел…
Молча подошел Романовский — глаза спрятаны под козырьком черной шапки, рука на деревянной коробке маузера.
Нахлынула жуткая тишина… Улучив момент, я подхватил, поднял ковш — в нем на дне еще была вода. Матвей взял ковш, прижался к ковшу разбитыми губами.
— Чей мальчишка? — прохрипел Романовский.
— Из Степанова, сосед его… — отозвался рослый бандит.
— Кончайте. — Романовский постучал пальцами по коробке маузера.
— Жаль патрона, — ощерился рослый бандит.
— Живьем! — махнул рукой Романовский.
Крича, бандиты потащили Матвея под гору, к темным хмурым елкам — на моховое болото…
Я бросился к лесу, побежал что было мочи: по лицу били ветки, щеку обожгло еловой лапой, но я все бежал и бежал.
На поляне паслись кони, под шатровой елью сидели мальчишки. Я лег в траву, долго не мог отдышаться.
Вдруг во Владимирце зазвонил колокол — показалось, что по лесу катятся тяжелые медные ядра. Заиграли, зачастили вслед за большим колоколом малые колокола, оглушительно грохнула возле церкви древняя пушка.
— Что это? — спросил кто-то из мальчишек.
— Победу празднуют, — отозвался другой негромким, но звонким голосом.
— А может, убитых хоронят?
— Может, — согласился тот же мальчишка.
Колокола умолкли, и я наконец проснулся.
Лежа с открытыми глазами, я стал вспоминать все, что отец рассказывал про второй бой и про свое возвращение из леса…
За мальчишками пришли их матери, повели мальчишек и коней в деревню.
Мой будущий отец не узнавал такие знакомые места: все вокруг стало тревожным, суровым. От пожарищ веяло гарью, в низине, как туман, колыхался дым. Всюду — на дороге, за дорогой — лежали убитые, лица их были темнее ольховой коры. На еловых лапах белели бинты, ветер шевелил страшные белые полосы.
— Матвея хоронят, — почти шепотом сказала одна из матерей.
На кладбище грянул салют из карабинов.
Вернулась тишина. Лето стояло теплое, ясное. Но в поле, в лесу таился страх, не радовали ни ягоды, ни грибы, ни рыбалка.
Матвея больше не было, и вместе с ним ушло что-то, о чем Леша не мог еще сказать словами.
Гришанойские мальчишки нашли диких пчел — в дупле старой осины, на поляне, где мальчишки прятали коней.
Они принесли матери и Леше туес меда — крепкого, рушеного — пополам с пчелиным хлебом. Но и мед не обрадовал, почему-то горчил…
