— Видимо, были. Хан Батый, когда шел к Смоленску, высылал в эти места конную разведку, да разведчики не вернулись; были татаро-монгольские отряды и на службе у Запада.
— Вы учитель истории, — решительно заявил Саня.
— Нет, инженер, строю животноводческие комплексы…
— Зачем же вам все это?
— А тебе зачем? — ответил я вопросом на вопрос.
Саня весело рассмеялся.
Мне захотелось сказать Сане, что для того, чтобы любить Родину, каждому из нас надо знать ее историю, но слова эти показались мне громкими, я ничего не сказал.
Вспомнил вдруг: перед самой войной отец пообещал сходить со мной во Владимирец. Отец погиб на войне, я вырос, я выполнил то, что обещал отец…
Возвращаться я хотел прямой крепкой дорогой, но Саня резко замотал головой.
— По Лиственке! Опять по Лиственке…
— Поздно вернемся…
— И пусть поздно… — выдохнул Саня.
Лиственка кружила по лесу, и моя дорога получилась длинной, в деревню над озером я пришел еще позднее, чем накануне.
На сеновале меня ждал хозяйский тигровый кот, у которого не было имени. Я взял кота к себе, укрылся шубой и снова увидел прямо перед собой огромную луну.
Засыпая, я думал о Владимирце. Все четыре крепости были построены в трудную пору и громкую свою славу получили в грозное время Ливонской войны. Мне захотелось увидеть то время, тех людей, те события… Наваждение повторилось, я снова стал мальчуганом. Чудо — рядом со мною был мой младший брат Володя. Я узнал его, хотя он был пострижен «под горшок» и лишь нос торчал из-под копны густых русых волос. И мой брат, и я сам были одеты в грубые посконные рубахи и порты.
Мы сидели за столом из дубовых плах. В глиняной латке дымилась каша, поволоженная льняным маслом. Брат резал хлеб, прижав его к груди. В избе с бревенчатыми смолистыми стенами было полутемно, свет с трудом пробивался сквозь оконце со слоистой слюдой. Наверное, так же полутемно бывает зимой подо льдом. Топилась печь, гудела, дышала зноем. Возле печи на коленях стоял отец, но, даже встав на колени, он оставался высоким, и ему приходилось нагибаться, чтобы достать из печки медный ковш с расплавленным свинцом. Рядом с печкой стоял чан с водой, лежала пулелейка — медная, как и ковшик.
Отец лил пули и весело шутил, врал, потому что, когда льют пули, нужно врать, чтобы пули выходили тяжелыми.
— Слыхали, Саниха живого крокодила зрела? Зеленый, кожа аки кора дубовая…
— Где? — братишка перестал резать хлеб.
— Знамо, на Лиственке, ошуюю Дроздовой лавы…
