Все это имело достоинства очевидной необходимости. Но при этом располагалось на столь протяженной временной оси, что для полной реализации потребовалось бы устрашающее терпение и самоограничение. В действительности же Ленин не долго придерживался первоначальной полной схемы, а начал изыскивать способы сближения двух этапов. Более того, по-своему он понимал разрыв между наукой и пророчеством у Маркса. Он не разделял уверенности своего учителя в том, что рабочие автоматически осознают всю значимость своего предназначения в существующем обществе, и в том, чем это закончится. Напротив, в своей работе “Что делать?” (1902 г.) он выразил опасение, что предоставленные самим себе рабочие не будут стремиться к революции, а станут бороться за более ограниченные цели, такие, как повышение заработной платы, улучшение условий труда и более гуманное отношение к себе со стороны работодателей. Его собственный опыт пропагандистской деятельности на фабриках Санкт-Петербурга в девяностых годах девятнадцатого века привел его к выводу, что “у рабочих не было, да и не могло быть осознания неустранимости противоречий между их собственными интересами и всей современной политической и социальной системой”. Это относится не только к российским рабочим: “История всех стран показывает, что рабочий класс сам по себе может развить только тред-юнионистское сознание, то есть убежденность в необходимости создавать тред-юнионы, бороться с работодателями, добиваться от правительства того или иного закона”. Только “образованные представители имущих классов — интеллигенция” могли полностью понимать реальные, в отличие от поверхностных, нужды рабочих. Для того, чтобы осуществить революцию, требовалась подлинно революционная партия, то есть “состоящая прежде всего и главным образом из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью. На первый взгляд казалось, что это исключает рабочих, поскольку они по необходимости профессионально занимались фабричным трудом.
Таким было наиболее значимое прояснение слабого места в марксистской теории. На практике Ленин никогда и не пытался организовывать свою партию таким образом. Но теоретически он всегда придерживался этого определения революционной партии и по сути объявил его краеугольным камнем истинно революционного сознания. Ради этого он готов был даже порвать с другими марксистами, придерживающимися другого взгляда. На съезде, бывшем в действительности учредительным для Российской социал-демократической партии, в Брюсселе и Лондоне в 1903 году Ленин настаивал на том, что “личное участие в одной из партийных организаций” должно быть определяющим критерием членства. Его главный оппонент Юлий Мартов предлагал более слабую формулировку: “регулярная личная поддержка под руководством одной из партийных организаций”. Это бы облегчило рабочим вступление в полноправные члены партии даже в условиях нелегальности. Ленин потерпел неудачу в этом конкретном голосовании, но тем не менее получил на съезде поддержку большинства и именно поэтому стал называть свою фракцию “большевиками”, в то время как мартовцам пришлось удовольствоваться прозвищем “меньшевики”.
