Потом Незабудный подрагивающей рукой вынул из внутреннего кармана своего пиджака белоснежно чистый платок, закрученный в узелок, развязал, извлек маленький замшевый мешочек, похожий на кисет, потянул шнурок и высыпал на подставленный платок горсточку земли.
— Вот, Галя… Привез. Итальянская земля. Из Генуи. Это с могилы твоего Григория.
Она смотрела на него исподлобья снизу, ничего еще не понимая. Тогда он развернул бумажник и осторожно непослушными пальцами вынул оттуда полуистершуюся записку и фотографию.
— Я его, Галя, в сорок четвертом… от патруля фашистского отбил. Не знал тогда, конечно, кто такой. Не знал. Да и в голову не входило. А он не поверил. Ушел. Я, Галя, так выходить его хотел, а он ушел. И не открылся мне. Гордый был.
Отрывисто, сбивчиво и путано рассказал он обо всем. И о том, как услышала вся Италия о подвиге Богритули, за голову которого фашисты обещали тысячные деньги. Рассказал, как нашел в Генуе могилу Богритули.
— Гордиться можешь, Галя, такой это был герой!.. Вот и место, где он лежит. Я тогда снимок заказал фотографу в Генуе.
Она не сразу протянула руку. Словно страшилась взять. А потом вдруг сердито и решительно схватила, почти вырвала у него из рук фотографию. Вгляделась, затем приблизила к глазам записку, которую передал ей Незабудный.
— М-м… — тихонько застонала она, как послышалось Незабудному. — М-м… — прозвучало еще раз сквозь тесно, добела сведенные губы Галины Петровны. Потом они через силу разомкнулись. — Его рука, Грини. Всегда он, говорю, «эм» так выводил, с петельками… В письмах во всех мне вот так, бывало, с петельками: ма…а.
Она глотнула воздух, беспомощно обвела всех взглядом, полным отчаяния и растерянности. Словно искала поддержки и ожидала, что люди сейчас опровергнут страшное сообщение, которое теперь уже навсегда и полностью покончило с последними остатками и без того угасшей надежды. И вдруг тяжко, навзрыд заплакала. Наталья Жозефовна кинулась к хозяйке, но та твердой рукой отвела ее. Она стояла перед огромным Артемом, маленькая, прямая, запрокинув назад голову, и плакала в открытую, не пряча лица, словно перед всем миром готовая обнажить свое годами копившееся и теперь уже до конца испитое материнское горе.
Потом она, отвернувшись и вся сникнув, протянула Артему свою руку, маленькую, твердую, совершенно канувшую в бережно сошедшихся громадных ладонях Незабудного.
— Спасибо тебе, Артем. Теперь хоть знаю. Без вести был, а теперь ты и весть принес. Что ж, рано или поздно, а знать надо. Ну, пойдем сядем, поговорим…
