Молчал Василий — возражать было нечего. Потом спросил:
— А что же ты мне тогда, в Гагре, ничего не говорила?
— Надо было, конечно… Сейчас жалею, что не сказала. Да ведь пока сама разобралась… А потом, перед отъездом, не хотелось портить тебе настроение. Не очень-то приятно такие вещи выслушивать.
— Это уж точно, — усмехнулся Василий и, взглянув на часы, поднялся. — Ладно, Татьяна, пойду я. Извини, если что не так. Каюсь, сначала плохое о тебе подумал, но ты правильно сделала, что все рассказала. Да только не такой уж я пропащий человек, как ты думаешь.
— А я и не думаю.
— Ну, это я так сказал, да все равно…
— Куда ты сейчас?
— В аэропорт.
— А то здесь оставайся, переночуешь, — неожиданно сказала Таня. Василий, удивленный ее словами, посмотрел на нее и спросил:
— А не боишься?
— Чего?
— Что приставать буду?
— Нет, — она улыбнулась. — Знаю, что не будешь, и зря ты на себя наговариваешь.
— Все-то ты знаешь, — неловко отвел глаза Василий. — Не буду, конечно, только все равно не останусь.
— Ну, смотри.
— Давай-ка выпьем на прощанье.
— Давай.
Чокнулись с тонким тихим звоном. Василий сразу опрокинул в себя рюмку, а Таня почему-то крутила свою в руках, не пила, смотрела на Василия и словно ждала от него чего-то.
— Пей, — сказал Василий.
Показалось ему, что Таня как будто жалеет его и вроде бы собирается сказать об этом, и ему захотелось поскорее уйти, хватит с него этих слов. Он повторил:
— Пей, да пойду я.
И она выпила всю рюмку, чуть поморщилась, сказала:
— Счастливого пути.
— Сына мне еще раз покажи, — попросил Василий.
— Пойдем.
Сын спал, легкого его дыхания почти не было слышно. Василий молча стоял над ним и не понимал, как это он сейчас совсем уйдет отсюда и никогда уже не увидит его… На всякий случай он попросил, уверенный в том, что Таня откажет:
— Написать тебе можно будет?
— Конечно, — неожиданно согласилась Таня. — Вот сфотографирую Олежку — карточки пришлю.
— Спасибо.
Прощаясь, она ласково задержала свою руку в его руке, и лицо у нее было хорошее, грустное.
— Ну, поезжай, Вася.
И Василий ушел. Недолго постоял на улице, под мелким холодным дождем, отыскал два неярко светившихся окна Таниной квартиры, рядом чернело третье, темное, за которым спал его сын. «Эх, Татьяна, подрубила ты меня моим сыном прямо под корень», — подумал он, еще не понимая, почему это так. И усмехнулся: «Прямо как та собака из анекдота — все понимаю, а сказать не могу».
Да и не понимал он еще всего, что произошло с ним.
