Девчонка уверенно поставила кассету, включила музыку. И, танцуя, стала раздеваться под разудалое пение Филиппа Киркорова. Танцевала она хорошо, грациозно сбрасывая юбчонку, потом блузку, лифчик. Оставшись в ажурных белых трусиках и черных чулках, поддерживаемых черным поясом, она соблазнительно покачивала бедрами прямо перед носом Нигилиста. И вправду, умела это делать отлично. Но Нигилиста ее умение лишь раздражало все больше и больше. Его нос презрительно дергался, казалось, еще немного — и Петр Яковлевич скажет знаменитую рекламную фразу: «А запах!»
А запах был приятным, любой другой вдыхал бы его с наслаждением.
Вот она легко стянула чулки, избавилась от пояса, одним движением сбросила трусики. Нигилист скользнул взглядом по острым грудям, потом мрачно уставился на бритый лобок, над которым торчал короткий столбик волос, будто усы у Гитлера.
Он зажмурил глаза, заскрипел зубами.
— Хватит! — крикнул он. — Все, убирайся отсюда!
Девчонка в изумлении замерла посередине комнаты. Улыбка медленно сползала с ее губ.
— Но почему?..
— Потому, что я не хочу. Ты все поняла? Немедленно одевайся и уходи. Все. Ты не нужна мне больше.
— Но мы ведь договаривались на всю ночь, — робко сказала она.
— Пошла вон! Немедленно!
— А деньги?
— Сколько тебе обещали заплатить?
— Триста долларов…
— Держи свои триста. — Нигилист выдернул из внутреннего кармана пиджака пачку купюр, отсчитал три бумажки, швырнул на журнальный столик.
Девчонка торопливо натянула трусики, юбку, блузку. Чулки, пояс и лифчик запихнула в сумочку. Получив деньги, она совсем по-другому смотрела на Нигилиста. С презрением. А он, опустив голову, молча сидел в кресле. Прижав сумочку к груди, девчонка попятилась к двери, но вдруг остановилась, посмотрела на Нигилиста уже не презрительным, а жалостным взглядом.
— Тебе нужно или вернуть свою Наташу, или обратиться к экстрасенсу, чтобы помог избавиться от нее, — сказала она. — Теперь я понимаю, почему ты понравился мне. Такое в наше время не встретишь.
— Убирайся! — заорал Нигилист, и девчонка, вздрогнув, поспешно исчезла за дверью.
Петр Яковлевич так и остался сидеть в кресле, обхватив руками голову. Он думал о Наташе, о своей Наташе. Она никогда не говорила с ним таким глупым, фальшивым тоном. Приехала из деревни кое-как одетая, не знала, что такое тостер… Он дал ей все, все, о чем только может мечтать современная женщина. И не только в России — где угодно!
Она даже не пыталась притвориться любящей женой, воспринимала свое новое положение, как должное. Она была спокойной и холодной в театре и на приеме, дома, за столом и в постели. Его это устраивало. На приемах он чувствовал на себе завистливые взгляды мужчин, дома уделял ей внимания ровно столько, сколько считал необходимым. Это была именно та жизнь, к которой он стремился.
