И вот теперь Бандера с удивлением осматривался в кабинете главы военной разведки и контрразведки Германии. Опустив голову, не мог поднять ее дольше нужного и приличного, настолько примагнитило его взгляд значимое отсутствие ковра. Значимое, потому что ничто не закрывало рассохшийся, потрескавшийся паркет с отсутствующими рейками, наводящими на мысли о выбитых зубах. Потом Бандера поднял все-таки голову, повел ею по сторонам и изумление усилилось. Ладно бы, помещение не слишком просторное. Ладно бы, мебели раз-два и обчелся. Но мебель такая, что поневоле представляется, как ее стаскивают с пыльных чердаков, выкидывают во двор и, отказывая старьевщикам, везут в абвер, батьке Канарису. Вдобавок все мебельные углы и ножки изгрызены собачьими зубами.[21] А железная кровать походного образца, это как понять?
Диван не на что купить? Очень же важных людей принимают. Наверное, как раз поэтому, пришла к Степану догадка. Канарис как бы говорит: «Посмотрите, братья, я не транжирю гроши, какие мне доверяет рейх, не выкидываю их даже на роскошь в учреждении, значит, нечего и говорить, что на себя ни пфеннига не пускаю».
— Добрый день, господин Бандера, — Канарис сидел за рабочим столом. — Или «здоровеньки булы», как говорят у вас. Садитесь.
Тронутый почтением к его языку Степан присел на один из видавших виды стульев кабинета, приставленный к столу, за которым проходят ежедневные утренние совещания, носящие название «колонна».
— Общие вопросы нашего сотрудничества мы отложим на следующую нашу встречу, господин Бандера.
Степан кивнул. Он впервые живьем видел батьку Канариса, мало что о нем ведал. Не ведал, например, Степан, что начальник абвер знает приветствия на всех европейских языках, чем завоевал симпатии ни одного человека. Не ведал и того, что Канарис не словоохотлив и крайне предметен в разговорах. Поэтому вопросы стратегии сотрудничества абвера и ОУН, если и будет кто обсуждать с Бандерой, так не Канарис, скорее всего, то будет Лахузен, глава отдела «абвер-2»[22].
— У меня к вам такой вопрос, господин Бандера, — начал Канарис…
* * *
В карцере следственного изолятора НКВД города Львова продолжали беседовать два человека. Назвавшийся Жохом и назвавшийся Кеменем. Разговор их проходил уже без рукоприкладства, вполне дружелюбно. Больше говорил Шепелев-Жох, Кемень больше слушал.
— Да, фраерок, — капитан, в основном, сидел на корточках, перенося вес с ноги на ногу, — в нашем огороде цветут те же поганки. Если тебя оклеветали, то проще тебя пришить, чем доверять тебе. Вот я и свинтил, когда мне шепнули, что толковище порешило поставить меня на ножи. Знаю я, кто на меня маралью пустил. Гоша-грамотей. Согласно кликухе грамотно все, сука, обставил, не отмоешься. Он давно меня зарыть хотел. У нас месилово за власть идет почище, чем в Гражданскую между красными и белыми. Сюда я двинул, потому думал, тут не достанут. Прикидывал, что советскую власть тут только устанавливают, наши воры с вашими еще не определились, как им здешний общак поделить. Просчитался. Эх, мать моя, как курить охота! Видишь, фраерок, какие дела вытанцовываются. Успели ваши воры влиться в дружную советскую семью.
