Несмотря на трескучий мороз, скифы набросали в самом центре торговой площади Смоленска, подальше от домов и навесов, изрядную охапку хвороста, залили ее горячим, растопленным бараньим жиром и разошлись, ежась и ругаясь на холод. Закутанная в длинную беличью накидку, спрятав лицо за перехлестнутыми вперед длинными наушами волчьего треуха, великая Ящера медленно доковыляла до кострища, запалила от лампады пучок травы, сунула под хворост.
Пламя опустилось и притихло, словно в испуге, подумало – и вдруг взревело, с треском и воем разбежалось по сухим веткам. Пожрав жир, оно прыгнуло на высоту человеческого роста, снова присело и загудело, прочно рассевшись по сучьям. Костер некоторое время просто горел, затем чуть раздался в стороны, прихватывая осыпающиеся кончики самых длинных хворостин. Мерно задрожал, превращаясь в сплошную огненную стену.
Скифы преклонили колено, опуская голову, любопытные смоляне раздались в стороны, вжимаясь в стены домов, а из стены огня медленно вышла зеленоглазая женщина с чуть вытянутым правильным лицом. Голову пришелицы накрывал капюшон, из-под которого выбивалось наружу лишь несколько прядей золотистых волос, на плечах лежал скромный волчий плащ, каковой вполне мог принадлежать изгнанному из родных мест жалкому никчемному бродяге, внизу широко в стороны расходились пышные юбки из крашенной черничным соком замши.
Однако, как бы ни пыталась праматерь скифов скрыть свой облик – обитатели Смоленска с легкостью догадались, кто именно навестил их город, и громко зашептали:
