. Согласно нормам дворянской и христианской морали такой поступок для молодого человека считался недопустимым, поэтому его мать могла восприниматься обществом как плохая воспитательница своих детей.
Что касается выражения отношения к детям и приемов воспитания, то они зависели прежде всего от личных качеств родителей. Князь П.А. Вяземский вспоминал, что его отец был с ним очень строг, ребенок больше боялся, чем любил его. «Был я довольно труслив и, вероятно, уже тогда нервического сложения, отец хотел победить во мне и этот недостаток. Меня заставляли одного барахтаться в Остафьевском пруду, с тем, чтобы выучился я плавать. Летом, в темную ночь, посылали меня одного в рощу. Разумеется, на всякий случай следили за мною, но тогда я этого не знал».[482] Стоит отметить, что П.А. Вяземский рано лишился матери, и отец воспитывал его один.
* * *
В дворянских семьях, как, впрочем, везде и во все времена, существовали любимые и нелюбимые дети. Так, в семье Пушкиных брат Александра Сергеевича Николинька (умерший в детстве) был любимцем отца, который вообще мало интересовался детьми[483]. Д.М. Погодин, вспоминая о семействе Аксаковых, говорит, что Константин, сын Сергея Тимофеевича, был «любимец и баловень всей семьи, только и слышались восторженные возгласы его сестер: «Константин сказал то-то, Константин думает так-то»[484].
В доме у И.П. Бибикова принято было обожать дочерей, а сыновей «считать ни во что». Мать так и говорила: «Mes filles sont des anges, et mes fils de la chair au canon» («Мои дочери – ангелы, а сыновья – пушечное мясо»). Отец был ласков к дочкам, но те его боялись, потому что он был ужасно строг к сыновьям, мать же была к сыновьям равнодушна, и те скоро к ней охладели[485].
По воспоминаниям А.И. Дельвига, его теща Е.Г. Левашева любила детей своих неровно, что было заметно и посторонним. Она не могла надышаться на младшую дочь, в то время как отец, Н.В. Левашев, любил больше старшую[486].
Оттого что мать отдавала большее предпочтение сестрам и брату, сильно переживал И.М. Виельгорский, о чем упомянул в своем журнале за 1837–1838 годы: «Мне кажется, и оно справедливо, что Мама стала ко мне гораздо холоднее и равнодушнее; это мне раздирает сердце, мучит и возбуждает зависть к сестрам и брату, которых она более ласкает. Но это надобно приписать и моей холодности к ней, постоянному противуречию, и собственным ее скорбям». И через несколько дней: «Мама больше обрадовалась увидеть дядю, нежели меня; это мне было ужасно больно»
