– Начальник тюрьмы оставил меня здесь за главного, поскольку я полностью способен его заменить. Он будет обо всем проинформирован, когда вернется в понедельник. Я не вижу причины портить ему его маленький отпуск.
– Ну да, конечно.
На это Фурнье ответил коротким кивком и вышел за дверь.
Летро подступил к Пеллетеру вплотную и тихо спросил:
– Что здесь происходит?
– Заключенного пырнули ножом.
– Я знаю, что заключенного пырнули ножом, но…
– Тогда, значит, ты знаешь то же, что и я.
Фурнье уже ушел вперед и поджидал их у следующей двери. Серые каменные стены тюрьмы хранили угрюмую бесстрастность.
Камера Меранже выходила узеньким окошком на близлежащие поля. В ней хватало места только для железной койки и стального унитаза. Фурнье нетерпеливо ждал в коридоре, листая свою папку, Летро с порога наблюдал, как Пеллетер осматривает комнату.
Малочисленные вещи Меранже так и лежали в коробке на постели с тех пор, как Фурнье проводил здесь осмотр. Три книги – Библия и два детективных романа, походный шахматный набор, какие-то камешки причудливых форм, скорее всего подобранные с земли внизу во дворе, засушенный цветок и тоненькая пачка писем, перевязанных бечевкой.
Письма все были написаны одним и тем же женским почерком, с годами становившимся все более уверенным. Писем было в общей сложности четыре. Последнее – двухмесячной давности:
«Отец!
Это нечестно с твоей стороны быть таким требовательным. Ты даже не представляешь, чего мне стоит совершать эти визиты или даже просто писать эти письма. Каждый раз я твержу себе, что это будет в последний раз, что я больше не могу этого выносить. Я напоминаю себе о том, что ты сделал, и о том, что я имею все причины ненавидеть тебя, а потому должна наконец переменить свое решение. Но я по-прежнему тебя боюсь и все так же хочу сделать тебе приятное, поэтому каждый раз только корю себя, и все остается по-прежнему.
Но ты поверь, что мой муж пришел бы в ярость, если бы узнал, что мы с тобой общаемся. Он относится ко мне трепетно, но может быть и опрометчивым в поступках.
Я не обещаю нового посещения или даже письма, но ты должен знать, что всегда живешь в моих мыслях. И я буду здесь, в Вераржане, пока ты находишься по другую сторону. Вот посмотришь. Как ты правильно сказал, твоя девчушка уже полностью выросла.
Клотильда-ма-Флёр».
Остальные письма были выдержаны примерно в том же духе. В одно из них была вложена фотография супружеской четы с маленькой девочкой. Женщина на фотографии была очень похожа на мадам Розенкранц, и Пеллетер догадался, что это мать Клотильды-ма-Флёр.
