Диего был не виноват. Он сделал все, что мог. И Стефан тоже: в дни сытого изобилия, еще за много лет до того, как последняя топливная цистерна показала дно, он снял с общих работ двоих — Диего и Фукуду. Позднее Фукуда занялся другими делами, заткнув собою зияющие прорехи в хозяйстве лагеря, а Диего так и остался при синтезаторе.
Стефан понял раньше других: быстрое угасание взрослых было не трагедией, а благодеянием для выживших детей. Медленная смерть от голода или отравления местной пищей после истощения топливных цистерн — не самая лучшая перспектива. Когда-то Стефан всерьез полагал, что взрослые, останься они в живых, непременно нашли бы выход, путь к спасению. Отец — точно нашел бы.
Теперь он не был уверен в этом.
С жизненным опытом пришло понимание: взрослые часто бывают беспомощнее детей. Последние из них опустили руки. Кто-то целыми днями пребывал в оцепенении, кто-то молился или плакал, прижимая к себе испуганных, отбивающихся малышей, а некоторые прятались, забившись в самый дальний угол трюма, — но все они покорно ждали своего конца, приняв его как неизбежное. Произошел надлом. Даже Игуадис, единственный из всех сохранивший потребность действовать и в последний свой день научивший Стефана работе с синтезатором, и тот ждал.
Выход «Ламме» из строя означал катастрофу. Стефан давно уже запретил приближаться к кухне всем, за исключением Диего и Зои. Зоя была поваром — сменным оператором на работах, не требующих особой квалификации. Еще она шила рабочие робы. Перенастройка и проверка синтезатора была делом Диего, и только его одного.
Меньше всего сейчас следовало мешать шеф-химику. Стефан подождал, пока голова не по годам маленького Диего, больше всего похожего на случайно извергнутого синтезатором шустрого чернявого гомункулуса, вдобавок немного дефектного, вынырнет из-под кожуха «Ламме». Смотреть на него не хотелось, но было надо.
— О! — с преувеличенной радостью воскликнул Диего, перестав свистеть. — Начальство нас блюдет. Это хорошо, что ты пришел. Надеюсь, ненадолго?
Он тихо захихикал. «Ненадежный, — подумал Стефан. — Гомункулус вульгарис. Шут гороховый».
— Поговори еще мне… Никак не надоест кривляться?
— Ты не можешь надоесть, — мгновенно возразил Диего. — Надо-есть. Чувствуешь глубокий смысл? Надо есть, так будем. Ты начальство. Встань вон там, я тебя съем глазами.
— Старо и глупо, — ответил Стефан. — Это я уже слышал. Придумай что-нибудь свеженькое.
— А зачем? Ты меня цени, ничтожного: я-то тебя глазами есть буду. Другие — те не глазами. Хрустнут косточки.
