. Наше творческое совпадение позволило мне увидеть эту эпоху в более глубокой компаративистской перспективе. Чарли не дописал свою книгу; она была опубликована посмертно
[6]. Он был гурманом и знатоком вина. Как все франкофилы и дегустаторы, Чарли любил обсуждать со своими друзьями нюансы приготовленных блюд и подававшихся к ним вин. Кое-кто из его друзей даже окончил курс по энологии, науке о вине, и этим знанием щеголял. Вместо умных разговоров эти высококвалифицированные интеллектуалы предавались дегустации и ее обсуждению, что плохо сочеталось с моей интеллигентской закваской. Я не хочу сказать, что они не вели умных разговоров, но меня отчуждало частое преобладание дегустаторских – возможно, еще и потому, что они напоминали мне о моем «чужачестве». В такие моменты я с ностальгией вспоминала российский иронический дискурс, хоть он и навяз в зубах.
Новые американские знакомые в свою очередь подвергали деконструкции мою неприязнь к их разговорам, приписывая ее неуважению к повседневности и ее эстетической стороне; доля истины в этом была. Их наблюдения напомнили мне рассуждения Семена Франка в «Этике нигилизма» об аскетических идеалах русской интеллигенции. Франк, например, пишет, что любовь к роскоши противоречит интеллигентскому морализаторскому мировоззрению. Относя эти слова к себе, я вспоминала свое осуждение богатых западных левых, чья роскошная жизнь противоречила их политическим взглядам. Получалось, что я проявляла лицемерие, подвергая чужие противоречия критике, даже моральной, в то время как свои противоречия объясняла какой-то сложной амбивалентностью.
Среда Чарли в очередной раз показала, что я повсюду отчасти другая, что некоторые части мозаики моего «я» состоят из дурно пригнанных кусочков.
* * *
Это вступление, возможно, раздражило читателя нарциссическими рассуждениями о моей идентичности; оно действительно ими грешит, но они были нужны для того, чтобы обозначить рамки моих утверждений и позиций. Таких рассуждений станет значительно меньше далее, когда я буду стараться реконструировать убеждения и поступки своих «действующих лиц» – с одной стороны, по правилам мемуарного жанра, то есть в том виде, в котором они существуют в моем восприятии и памяти. Если читателю покажется, что семейная часть воспоминаний является апологией семьи, пусть будет так. То же относится к тем фрагментам, которые могут показаться несправедливыми по отношению к другим людям и их ценностным установкам. Я не претендую на объективность и «правильное» понимание всех ситуаций, мною описанных. С другой стороны, используя свои профессиональные навыки, я прибегаю к тому, что написано о моих персонажах другими, и снабжаю свой текст ссылками на эти источники, включая электронные.
