– У вас найдется пять минут?
К слову сказать, Олли вдруг понимает, почему взрослые из его собственного детства – и в особенности из детских книжек – требовали, чтобы ребятишки всегда ходили чистыми и опрятными и являлись людям на глаза в отутюженных и накрахмаленных одежках. Ведь если ты отец вот такой девочки и тебе хватило ума дать ей прекрасное имя – например, Шарлотта Мэй (родись у Олли и Клем ребенок, его бы, конечно, пришлось назвать ботаническим именем: девочка была бы Лили-Анной или Розой, хотя, погодите, не Розой ли звали проклятую мать Флёр, которая всех УБИЛА и все УНИЧТОЖИЛА?), тебе хотелось бы, чтобы она выглядела на все сто, сверкала и сияла, как начищенный пятак. Ты не позволял бы ей строить шалаши и карабкаться по деревьям, и не дай Бог она наступит на собачье дерьмо или станет хватать еду руками. Ты покупал бы ей носовые платки и нанял бы няню в форменной одежде, чтобы та ГЛАДИЛА эти носовые платки.
– Конечно. – Олли слегка разворачивается на своем вращающемся кресле. – Присаживайтесь.
Когда Шарлотта Мэй в прошлый раз приходила к нему в кабинет, она плакала и рассказывала, что ей безумно хочется закончить бакалавриат с отличием. С тех пор Олли подтянул все ее баллы с 68 до 72, а с 72 (на всякий случай) – до 75. Он вообще-то всегда завышал ей оценки минимум на два балла просто за то, что она такая красивая и имя у нее чудесное. Студенты твердят, что необходимо добиться большей объективности в оценке работ и внедрить принцип анонимности, чтобы искоренить подобные преподавательские уловки, но они не понимают: полная безымянность приведет к тому, что все станут получать более низкие баллы. В наш век обесценивания отметок, заоблачной стоимости обучения и популярности сайта “Мамснет[24]” студентам, разумеется, завышают оценки, и если симпатичным эти самые оценки завышают чуть сильнее, чем несимпатичным, так это потому, что они этого заслуживают (по меньшей мере, в эстетическом отношении). В конце концов, именно эта логика работает в реальной жизни. Девушки вроде Рианны и Бейонсе добиваются успеха не потому, что у них прекрасный голос и они соответствуют шестидесяти процентам каких-то там особых требований, да к тому же трудились в поте лица. Нет, вовсе не поэтому программа Microsoft Word теперь автоматически ставит значок ударения над последней буквой имени “Бейонсé”.
Шарлотта Мэй грациозно опускается на край дивана. Другие студенты, бывает, бесконечно долго снимают с себя или надевают многочисленные слои одежды, прежде чем сесть или встать. Они приходят промокшие насквозь, засыпанные снегом или забрызганные грязью, а иногда являются после того, как часов семь ЖАРИЛИ СВИНИНУ (именно так от них и пахнет, ей-богу). Они разматывают шарфы и вешают их на один из Оллиных крючков, а это никуда-никуда-никуда не годится, ведь крючки – ЕГО, они принадлежат ЕМУ, и точно так же вот этот стол принадлежит ЕМУ, но это не мешает им бесцеремонно шагать через кабинет и облокачиваться на стол, класть на него свои вещи, хотя это – ЕГО СТОЛ. Олли придумал таскать из дома ароматические свечи и расставлять их по тем местам в кабинете, которые особенно облюбовали студенты, – туда, где они вечно кладут вещи, прислоняются или еще что-нибудь. Шарлотта Мэй никогда не снимает с себя никакой одежды и не прикасается ни к каким предметам. Она – будто кукла, которую только что выпустили из мастерской, уже одетую, и фарфоровая одежда ее раз и навсегда прикреплена к фарфоровому телу. Она сидит собранная, сдвинув колени и примостив сумку у ног, и серебряной перьевой ручкой марки “Кросс” выводит в своем “Молескине” сегодняшнее число.
