Когда инженер совсем перестал говорить, а только слегка шевелил губами, Семён вытащил его из трактора, развязал шарф и, скомкав, облил керосином. Ветер сбивал с ног, задувал спички. Закрывшись тулупом, Туканов еле поджёг паклю. От вида огня инженер несколько оживился, оттаял, открыл глаза. Но маленький комок шерсти быстро прогорел, и инженера снова одолел сон. Тогда Семён сжёг ватную куртку, оставшись в одном тулупе, без устали тёр побелевшие нос и щёки инженера снегом, хватая его в космах метели, поил горячей водой из термоса.
Трактор то и дело увязал в намётах снега. Сугробы росли, плыли, как ледяные волны. Захар Петрович ослабел, навалился на стенку кабины. Губы посинели, глаза ввалились.
Снова пришлось останавливать трактор и разжигать костёр. Так Семён раздевал себя, сжигал одежду. Голова его стала тяжёлой, глаза смыкались. Хотелось лечь в снега, как в перину, и спать. Лишь мысль об инженере останавливала его. «Наверное, дети где-нибудь есть… В совхозе уж очень его ждут…» — размышлял он лениво.
Трактор барахтался в снегах всю ночь. Под утро метель улеглась, наст затвердел от мороза, слежался. Семён совсем не чувствовал холода и всё мял руки инженера в своих руках, прикрывал его ноги тулупом. Неожиданно тупое равнодушие охватило его.
Последнее, что он запомнил, это занесённые снегом вагончики. Из сугробов валил тонкий, прямой и острый дымок. И небо ясное, без единого облачка.
— Как отрыли трактор, вначале Захара Петровича достали… — всё рассказывала Анна. — Он синий-синий, а всё шепчет: «Товарища Туканова спасайте, он всё пожёг»… А как к тебе подступиться, когда ты висишь на баранке и свет в глазах растаял… Руки к ней прикипели: рукавицы-то сжёг… Отодрали тебя от баранки… кожа на ней осталась…
Семён вглядывался в глаза Анны, усмехался:
— Скажи, пожалуйста, всё помнишь! А я вот не помню… тебя вот я не помню…
— Где помнить! Ты тогда совсем больной вернулся… А я тут была… Очень я за тебя боялась! Не всякий ради другого так бы страдал! И все говорят. что ты у нас в совхозе первый герой!
Семён с горечью думал: «Лучше бы тогда я в степи замёрз… Смерть со славой лучше, чем позор! Теперь вот мыкайся: за людей в ответе! А как за них быть в ответе?»
Поглядев на Анну, подумал: «Я считал, что петь и плакать один буду, а у меня вон какая советчица нашлась»… — Боясь этому верить, вслух возразил:
— Не мели: «Первый герой»! Первая-то моя бригада на последнюю скатилась… — И отвернулся, чтобы при свете костра не увидела Анна его искажённое обидой лицо. Но голос его дрогнул.
