- Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим...
- Как его?! - привстал Хреноредьев.
- ...презрению предадим! - пояснил Пак. - Ты его презираешь?
- Презираю, едрена вошь! - твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!
- И я его презираю! - сказал Пак. - Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?
- Верно, - вздохнув, согласился Хреноредьев.
- Конечно, верно, - подытожил сам Буба.
- Теперь нам остается что?
- Что? - переспросил туповатый инвалид.
- Покарать! А потом простить! - разъяснил умный Пак.
- И это дело!
- Только быстрей давайте! - Бубу охватило нетерпение.
- Ладно, щя мы тебя покараем, - Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. - Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!
Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.
- Покарали, - произнес Хреноредьеа важно, с чувством выполненного долга.
- Покарали, - как-то смущенно согласился с ним Пак.
Они посмотрели друг на друга.
- Ну, а когда прощать-то станем, едрена-матрена? - задался вопросом Хреноредьев.
Пак снова почесал лоб.
- Погодим немного, - сказал он, все взвесив и разложив по полочкам, - вот прочухается, тогда и поглядим, прощать его или нет.
- Разумное решение, едрит мя по башке! - заключил Хреноредьев Он был уверен, что Буба не очухается никогда. А если и очухается, так уж точно чокнутым!
- И все же мы с тобой, хрен старый, поспешили! - сорвался вдруг Пак. - Такого общественника обидели. Ну и что, что он враг и лазутчик, старая ты хреноредина, зато душа-то какая была?!
Хреноредьев выпучил рачьи глаза и набросился на Пака с кулаками. Но не успел первый удар обрушиться на выпуклую Пакову грудь, как Хреноредьев вдруг замер, позеленел, схватился за сердце. И шмякнулся как подкошенный на траву.
- Ты чего? - заволновался Пак.
- Помираю, - синюшными губами простонал Хреноредьев, - От незаслуженных обид и оскорблений помираю, едрена...
Пак видел, что трехногий инвалид не шутит, что дела его плохи. Но ему до того надоела вся эта бестолковая возня и суета, из которой складывалась его непутевая жизнь, что он вместо того, чтоб оказать хоть какуюто помощь, отвернулся, плюнул под ноги. И пошел резким, все убыстряющимся шагом к той самой далекой лужайке, на которой резвились туристы мужчины, женщины, дети. На ходу он встряхнул железяку, выставил ее стволом вперед. Бить! Всех подряд бить! Убивать! Одного за другим! Без жалости и пощады! Как мокриц поганых! Как слизней!
