Когти со всех сторон чуть поднажали, вонзились в тело сильнее. Чудовище вздрогнуло. Оно тоже умело испытывать боль. Оно тоже было живым.
- Ты ничего не хочешь сказать на прощанье? - спросила паучиха.
- Хочу.
- Ну так говори!
Чудовище молчало. Ему тяжело было ворочать жвалами и языком.
- Говори! Да подумай перед этим хорошенько - и может быть, я отпущу тебя. Что ты хочешь мне сказать?!
- Совсем немного, - прохрипело Чудовище.
- Ну-у, я жду!
Давление когтей чуть ослабло.
- Говори!!!
Чудовище приподняло свесившуюся голову.
- Я жалею, что не раздавил твоих гаденышей! - вырвалось из его пересохшего горла.
- Что-о?!
Когти впились в бока, шею.
- Повтори!
Чудовище задрожало, боль становилась непереносимой - казалось, острия когтей вонзались прямо в печень, сердце, селезенку, почки...
- Я повторю, - просипело оно совсем тихо, - повторю! Мне ничего не стоило передавить твоих гаденышей прямо в гнездышке, одного за другим. Но я не сделал этого, я смалодушничал! Теперь я очень жалею об этом! Их надо было...
Когти погрузились еще глубже в его тело. И Чудовище издало тихий стон. Оно не могло больше говорить. Но и кричать, визжать, биться, просить пощады оно не собиралось. Смерть надо было встретить достойно.
- Ты еще жив, милейший? - ехидно спросила паучиха.
- Жив! - отозвалось Чудовище.
Оглушительный скрежещущий смех заполнил помещение.
- Ну так поживи, поживи еще немного. Помучайся, родимый! Тебе не так уж и долго осталось - часиков через пять мне пора будет кормить моих очаровательных малюток. А пока поживи!
Когти чуть вышли из тела, давление их ослабло.
- Как ты себя чувствуешь, дружок?
- Прекрасно!
Чудовище еле дышало, ему было больно вздохнуть - все горело, кололо, резало внутри, будто там орудовала тысяча безжалостных дьяволят.
- Ты не устал?
- Нет!
- Ну, тогда мы продолжим!
Когти вышли из ран наружу - как заостренные и шипастые гарпуны, они раздирали внутренности при этом движении. Но они вышли!
- Сейчас мы передохнем минутку и снова начнем, милейший!
Когти уперлись в неповрежденные участки кожи и тела. Вот-вот они должны были вонзиться в него. Чудовище поняло, что оно не выдержит пяти часов! Оно и получаса подобной пытки не выдержит! Но оно молчало. Оно готовилось. Ждало. Напрягая все силы, собирая мужество и волю, чтобы не застонать, не заорать от лютой боли.
В голове у него стоял туман. Мозги отказывались выполнять свою работу, они оцепенели, они одеревенели и превратились из мыслящего вещества, в вату, в груду мочалок, свитых, переплетенных, мертвых... И все же сквозь этот туман, преодолевая одеревенелость и оцепенелость, пробился слабенький знакомый голосок:
