Кочет сидел на корточках, костер разводил. Посмотрел на меня и говорит:
— Ну, ты прям как свинья на льду.
И я ему так ответила:
— Я туда больше не пойду. Если вам еще воды надо, ходите сами и набирайте.
— У меня в отряде все своим делом должны заниматься.
— Да она все равно на вкус железная.
Лабёф чесал своего косматого мустанга.
— Еще повезло, — говорит, — что нам родники попадаются. Вот у меня дома можно много дней напролет ехать, и никакой воды тебе не будет. Я из копыта грязь лакал и радовался. Не поймешь, что значит настоящее неудобство, пока от нехватки воды не начнешь загибаться.
А Кочет на это говорит:
— Если я когда-нибудь увижу кого из вас, техасских сучков, и он мне скажет, что никогда не пил из конских следов, так я ему руку пожму и подарю сигару с Дэниэлом Уэбстером.[56]
— Так ты не веришь мне? — Лабёф спрашивает.
— Верил первые двадцать пять раз, когда мне про это пели.
— Может, он и пил, — говорю я. — Он же техасский рейнджер.
— Вот оно что? — говорит Кочет. — Ну тогда может быть.
А Лабёф не унимается:
— Сейчас ты, Когбёрн, покажешь нам свое невежество, — говорит. — Личные оскорбления я еще от тебя стерплю, но чтоб такой, как ты, рейнджерские войска поносил…
— Рейнджерские войска! — чуть не фыркнул Кочет. — Я тебе так скажу. Ты про рейнджерские войска сходи расскажи Джону Уэсли Хардину.[57] А нам с сестренкой не надо.
— Как ни верти, а мы все равно знаем, что делаем. Чего не скажешь о вас, назначенцах.
Кочет на это ответил:
— А вы, ребята, давно ли там у себя на баранах катаетесь?
Лабёф аж мустанга перестал чесать.
— Эта лошадка, — говорит, — будет галопом скакать, когда твой американский жеребец падет весь в мыле. Ты по наружности-то не суди. Самый затрапезный на вид мустанг частенько и самый ходкий. Думаешь, сколько мне эта лошадка стоила?
Кочет ему:
— Коли судить по тому, что ты нам тут порассказал, — тыщу долларов, не меньше.
— Шути-шути, да только я за него сто десять выложил, — говорит Лабёф. — Но я его и за столько не продам. К рейнджерам трудно попасть, если лошадь у тебя дешевле сотни.
Затем Кочет взялся нам ужин готовить. Вот что он прихватил с собой в смысле «харча»: мешочек соли и мешочек красного перца, а еще мешок тянучек — все это рассовано по карманам куртки, — еще молотых кофейных бобов и большой шмат солонины да сто семьдесят кукурузных лепешек. Я просто глазам своим не поверила. От «лепешек» там одно название — просто колобки из кукурузного теста на кипятке. Кочет сказал, та женщина, что нам еду готовила в дорогу, решила, что это на целый фургон судебных исполнителей.
