Фернан приподнял свой бокал и крикнул нам через весь зал, но никто даже не повернул головы в его сторону:
— За ваше счастье!
— Лехаим! — в ответ крикнула ему Анжела, и мы приподняли наши бокалы.
— Тоже еврей? — спросил я.
— Лехаим! — откликнулся Фернан.
— Да, тоже еврей. Его семья когда-то была очень состоятельной. Но потом отец умер. И Фернан с матерью впали в нищету. Знали ли вы лично, что это значит — впасть в нищету?
— Да, — ответил я. — Я был гол как сокол.
Кельнеры убрали грязные тарелки и подали наши бифштексы.
— Я тоже когда-то жила без гроша в кармане, — сказала Анжела, когда мы принялись за еду. — Конечно, в самом начале. Когда училась живописи в Париже.
— А ваши родители…
— Они умерли, — быстро пробормотала она. — Да, в те годы я была очень бедна. Но очень быстро я стала получать заказы и деньги, очень много денег. Вам нравится мясо? Не прожаренное до конца? Вы любите такое? — Я кивнул. — Но потом я сделала ошибку. Я доверилась одному человеку, который вознамерился использовать мои деньги для спекуляций на бирже.
— Вы доверяли этому человеку?
— Я его любила. Вы знаете, как в таких случаях легко поддаешься уговорам. Он взял деньги и исчез, а я осталась практически без гроша в кармане. Но теперь у меня опять все в порядке. Однако я стала намного осторожнее. Я ведь уже сказала вам, что вкладываю все заработанное мной в драгоценности. Я стала бережливой и недоверчивой. И уже никогда не доверю своих денег мужчине.
Для меня было наслаждением смотреть, с каким аппетитом она ела.
— Но если появится мужчина, которого вы полюбите, вы конечно опять это сделаете, — сказал я.
— Ну, если только полюблю, — спокойно сказала Анжела. — С этим мне не везет. Да и что такое любовь? Нечто эфемерное. Она проходит, и либо мужчина уходит, бросая женщину, либо она уходит, оставляя его. Конечно, время от времени нормальные люди ощущают нужду в существе другого пола. Но разве это можно назвать любовью?
— Нет, — сразу согласился я.
— Вот видите, — сказала Анжела. — Лехаим!
— Лехаим, — повторил за ней я.
Когда кельнер начав печь блины прямо возле нашего столика, — зажег спиртовку, и пламя высоко взметнулось, — Анжела рассмеялась как ребенок.
— Я каждый раз заново радуюсь, — призналась она.
— Вы любите смотреть на огонь?
— Очень, — ответила она. — И уже много лет пытаюсь писать огонь. Но ничего не выходит.
В зал вошла босоногая и оборванная девочка. В руках она держала корзинку, в которой лежало пять или шесть матерчатых зверюшек.
