Русская жизнь-цитаты-Январь-февраль-2017 | страница 33




Его приемного отца, Юлия Цезаря, историки часто «уличали» задним числом в том, что он-де с самого начала всё продумал и шёл к единоличной власти едва ли не с колыбели. Пожалуй, прав историк С. Л. Утченко, не веривший восхищенным поклонникам Цезаря, среди которых был даже великий Моммзен. Цезарь действовал скорее по обстоятельствам, лишь с определенного времени царские сапожки стали его конечной целью.


Не таков Август. Тонкий расчет в его действиях, кажется, был с самого начала. Свой образ он строил по всем правилам того, что теперь именуют связями с общественностью: создавал поводы для слухов и толков, умело разворачивал события в свою сторону с помощью нескольких метких слов или поступков. В конце концов, он всех (и себя) настолько уверил в собственном превосходстве, что в какой-то момент решился на обескураживающий жест — демонстративно от власти отказаться. Нет-нет, в Александровскую слободу он не отъехал и Симеона вместо себя сажать на трон не стал. Он просто объявил в сенате, что возвращает власть обратно народу Рима и больше не собирается быть диктатором.


Вроде бы логично. После ухода со сцены бывших соправителей (гибели Марка Антония и полного устранения Эмилия Лепида), триумвир Октавиан оказался в неловком положении. Соперников больше нет, вся власть в его руках, но на каких основаниях он ей обладает, не очень-то понятно. Добровольный отказ от диктаторской власти был для времен ранней и зрелой республики делом обычным и вполне почётным: поспасал Отечество — иди домой, копай огород. Вот только за время почти столетней смуты римляне совсем отвыкли от таких широких жестов. Правители цеплялись за должности и полномочия всеми правдами и неправдами, вертели закон, что дышло. Последним от власти отрёкся Сулла, несколько лет рубивший головы налево и направо, а потом заявивший дрожащим сенаторам, что если у них нет к нему претензий, он, пожалуй, пойдёт себе домой отдыхать. И ушёл.


Другое дело, что Август рассчитывал совсем на иное, и расчёт его был верным. Ошеломлённый сенат принял его отставку, но тут же (и совершенно добровольно) осыпал его такими почестями и должностями, что власть его только укрепилась. Он окончательно показал своим подданным, кто хозяин. Более того, он показал им, что властвует ими не потому, что они его боятся, а потому что они сами хотят этого.


*


Положение правителя, обладающего символической властью «первого среди равных», схоже с положением божества. Его авторитет и власть, утверждаемая этим авторитетом имеют те же основания: признание некоей высшей властвующей силы как данности, вне оценки и критики. В таком случае и зло, и добро, исходящие от властителя, становятся не результатом «общественного договора» или закона, но даром свыше.