Слёзы выступили у меня из глаз от такого её искреннего самоотрешения. Я едва не упал на колени, в попытке умолять её без остатка располагать всей моей жизнью. Лишь сознание того, как нелепо будет выглядеть моё искреннее чувство в глазах пустого света и из боязни скомпрометировать её, я оставил свой порыв.
– Если вы обещаете посетить ту землю тоже, клянусь вам остаться целым и невредимым! – браво воскликнул я, подавляя дрожание в горле громкостью речей.
Но она словно бы не слышала меня.
– Господин Голуа оказался необыкновенно любезен, намекнув о неприятностях для нашего семейства, как-то связанных с вами.
– Он так и сказал? – Глаза мои против воли искали в толпе этого человека.
– Не вполне так. Его намёк возможно истолковать двояко. Ему важно открыть, кто вы на самом деле. Тогда опасности нам не страшны, он отвратит их. Но я не стану вас пытать.
– Я тот, кто есть, и более никто! – порывисто воскликнул я, и в некотором затишье музыки, слова мои разнеслись шире, нежели того я хотел. – Я тот, для кого ваша жизнь и жизни ваших близких значат слишком много, я тот, кто не пощадит себя за вас. Просто верьте мне! А Голуа… я убью его, если он посмеет ещё только приблизиться к вам!
– И ничего тем не добьётесь. Он не один, и, возможно, даже не главнейший из всех. Впрочем, постараюсь не допускать его до себя, я не желаю кровопролития накануне отъезда. – Прекрасными бабочками порхнули её длинные ресницы, открыв на мгновенье многозначительный взгляд, и я словно жадно прильнул к благотворному источнику жизни. – Как и после. Знайте, я верю вам, сама не знаю, почему.
– Но отчего же отец ваш не примет мер?
– Он не доверяет полиции, зато слишком доверчив ко всяким проходимцам. Я не в силах убедить его. Он не поверяет близким свои дела, но оттого жизнь наша не делается покойнее.
Последние слова нам пришлось договаривать уже когда я отводил её к собранию дам, благосклонно принявших моё появление. Я приписал это моему нечаянному ореолу инкогнито, которое всегда так разжигает женское воображение. Моё же воображение ещё долго распалял умилительный взор княжны, сопровождавший чуть затянувшийся реверанс.
Что ж, подумал я, если Голуа ждёт открыть меня и после убить, то это ему не удастся, ибо открыться мне пред ним более, чем я уже представлен, невозможно. Раз так, опасности для меня нет. Но что, если это не так? Следить за Этьеном не представляло труда, но что до прочих его подручных, тут всё обстояло труднее. Приходилось сторониться всех. Но в мазурке это было невозможно, и, разумеется, наш разговор с княжной тоже могли подслушать, а сию минуту уже обсуждать в кулуарах.
