Она уже рассказала, как автобус из Златогорья остановился на кругу перед самым вокзалом — там, где начинаются все автобусные линии. Теперь ей надо было пересесть в автобус, отправляющийся на Ласточкино Поле.
— Автобус уже подошёл, — продолжала она, — я могла бы сесть в него и поехать, но я не села. Я так устала, и горло болело, и голова… И я всё думала, думала, мысли у меня как-то скакали и разбегались… Только про что я думала, я теперь и сама не знаю. И не знаю, как мне вспомнить…
Лило помогала ей:
— Погоди, может, я угадаю? Наверно, это были мысли о том, что тебя и раньше весь день тревожило. Но ведь обо всём сразу думать нельзя, вот ты и думала то об одном, то о другом понемножку. А теперь тебе кажется, что у тебя мысли скакали. Ну и потом у тебя уже тогда, конечно, был жар.
— Но о чём же это я думала — то об одном, то о другом? Одно-то я знаю… Я за тебя боялась… Ну, а ещё о чём?
— Вот видишь, Ромашка, одно ты вспомнила. А ещё ты, наверно, сама с собой спорила, что гаданье на картах — это чепуха. А Старичок-Корешок! Как над ним смеялся дедушка Алоиз! Может, тебе иногда приходило в голову, что он прав?
— Да это-то мне ещё в долине приходило в голову и возле водокачки, только страх за тебя всё равно был сильнее. Но я ещё про что-то всё думала, а про что — не помню…
— Может быть, тебя мучила совесть? Ты ведь знала, какой переполох поднимется в лагере, как только заметят, что ты исчезла. А ещё ты, наверно, вспомнила Вольфа и думала, что его про тебя станут спрашивать…
— Конечно, я его вспоминала, но я ведь знала, что он лежит во флигеле, в изоляторе, из-за ангины. Значит, к нему приставать не будут. А вот совесть меня и правда мучила. И я боялась возвращаться в лагерь. Не то чтобы наказания боялась или так уж переживала, что они там волнуются — ведь они бы сразу увидели, что я жива и здорова, — а вот всякие вопросы… Мне об этом подумать и то было страшно. Ну что бы я им ответила?.. А теперь я вдруг вспомнила, чего я так испугалась там, на площади, в толпе, среди всех этих автобусов. «Ведь мне глотать больно, у меня, наверно, ангина! — подумала я. — Значит, как только я приеду в лагерь, меня положат в изолятор, во флигель, и я не смогу убежать!» И тут мне вдруг показалось, что без Старичка-Корешка ты совсем пропадёшь… А потом всё пошло так быстро, словно во сне. Толпа людей входила в двери вокзала, и я тоже пошла со всеми. У кассы меня чуть не задавили… Тут кто-то крикнул: «Да осторожнее! Тут ребёнок!.. Куда тебе, девочка?» Помню только, что в руках у меня была спортивная сумка, и кошелёк, и билет, а как это вышло, сама не знаю. А потом я сижу уже в поезде, в углу, и ощупываю сумку — здесь ли Старичок-Корешок? Да, здесь!.. Какая-то женщина смотрит на мой билет и говорит, что она едет в тот же город, и спрашивает, где я живу… А потом я, наверно, всё время спала. Женщина меня разбудила, ночью, и посадила к себе в такси. Она даже со мной по лестнице поднялась. А папа открыл дверь — и прямо остолбенел… Они про что-то говорили, только я ничего не поняла. И она сразу ушла. Папа на меня смотрит, а я на него смотрю. Я спрашиваю: «Где мама?» А он говорит: «В роддоме». А потом всё закружилось, и папа понёс меня на диван. А что дальше было, я не знаю.
