— Что случилось? Кто его обижает? — воскликнул добрый папа, устремляясь на балкон.
Тисте Веден был уже во дворе; он притворился, что плачет и рвет на себе волосы:
— Ах, святой отец! Что случилось? Случилось то, что ваш мул… Господи боже мой! Что с нами будет? Случилось то, что ваш мул взобрался на колокольню…
— Сам???
— Да, святой отец, сам… Вот, взгляните наверх… Видите, торчат кончики ушей?.. Будто две ласточки…
— Боже милостивый!.. — воскликнул бедный папа, поднимая глаза. — Да он, верно, с ума сошел!.. Да он убьется!.. Слезай скорей, несчастный!..
Легко сказать! Он бы и сам рад слезть. Да как? По лестнице — нечего было и думать: влезть — это еще туда-сюда, но слезть — да этак все ноги переломаешь!.. Бедный мул был в отчаянии; он тыкался во все концы площадки, перед глазами у него все ходуном ходило. И он думал о Тисте Ведене:
«Ах, разбойник! Дан мне отсюда выбраться… я тебя завтра утром так угощу копытом!..»
Мысль о том, как он угостит копытом, придала ему немного духу, не то ему, пожалуй, не устоять бы на ногах. В конце концов его стащили сверху, но это было не так-то просто. Пришлось спускать его на веревках, с лебедками, с носилками. Можете себе представить, какой позор для папского мула — висеть на такой высоте, дрыгая ногами в пустом пространстве, словно майский жук на нитке! И на глазах у всего Авиньона!
Несчастный мул всю ночь не сомкнул глаз. Ему мерещилось, будто он все еще кружится по этой проклятой площадке, а внизу потешается весь город. Потом он вспоминал негодника Тисте Ведена и думал о том, как утром угостит его копытом. Ах, друзья мои, как угостит!.. Пыль столбом пойдет, так что в Памперигусте видно будет… А знаете, что делал Тисте Веден, пока в конюшне готовился ему знатный прием? Он с песнями спускался по Роне на папской галере, отправляясь к Неаполитанскому двору вместе с компанией сыновей благородных родителей, которых город ежегодно отсылал к королеве Иоанне[11] для обучения дипломатическому искусству и учтивому обхождению. Тисте не был сыном благородных родителей, но папа обязательно хотел вознаградить его за заботы о его любимом муле и особенно за усердие, проявленное при его спасении. Каково же было разочарование мула наутро!
«Ах, разбойник! Верно, пронюхал…— думал он, яростно потрясая бубенцами. — Ну все равно, берегись, негодник! Ты свое получишь, лягну, когда вернешься… За мной не пропадет!»
И за ним не пропало.
После отъезда Тисте папский мул снова зажил спокойно. Ни тебе Кике, ни тебе Белюге. Вернулись светлые денечки с вином по-французски и вместе с ними хорошее настроение, покойный отдых и приплясывание в лад танцу, когда он проходил по Авиньонскому мосту. И все же после того приключения в городе стали относиться к нему холоднее. При виде его шептались; старые люди покачивали головой, ребятишки хихикали, посматривая на колокольню. Сам добрый папа уже не так доверял своему другу, и, когда по воскресеньям он возвращался со своего виноградника и подремывал в седле, в глубине души у него шевелились сомнения: «А что, как я проснусь наверху, на колокольне?..» Мул видел это и молча страдал. Только когда при нем упоминали о Тисте Ведене, он поводил длинными ушами и, усмехаясь, точил подковы на копытах о камни мостовой.
