— Зрите на сие непотребство! — помолчал, наблюдая. — Впредь такому не быть! Святую книгу на части драть яко тело святое и в четыре гласа одновременно честь государь великий воспретил и патриарх наш новый Никон. Токмо единогласное чтение угодно Господу — ясное и вразумительное, — а не глумливое бухтенье нечленораздельное, яко в пьяном сборище содомном. За ослушание — кара царская и отлучение от лона церкви христианской попов и дьяконов и псаломщиков, ссылка и казнение. Тому отныне бысть!
Народ слушал прилежно, при малом шевелении, будто наскучил-ся без проповедей Аввакумовых. Поп Иван, тот никак не говорил с ними. Псалтырь учебную едва разбирал по складам, а чтобы свое из сердца пастырского исторгнуть — куда там! Вот в загулах, в хмельном мороке безобразном был зело красноречив — через букву сквернословил да блудил похабщиной. А поп Сила-Силантий был другим. И с чарочкой любился и языком острил, но, постоянно завистью мучимый, плутовал во всём безбожно. В отсутствие Аввакума самолично утвердился в старшинстве над соборной церковью и другими приходами, надеясь быть возведённым в протопопы. Как он тут духовно окормлял паству, взбунтованную им против тогда ещё попа Аввакума, протопоп пока не прознал, но был уверен — худо Для народа, а не своего рота. Иначе куда подевались подати, сборы многие — венечные, крестильные, погребные, всякие? В казну патриаршего приказа за всё время и копеечки не притекло. Слямзил, вот куда подевались денежки. А это опять Аввакумову уму забота, как возместить потери, чтоб и людишек не взбунтовать, и самому не стоять распялену на приказном подворье на правеже немилосердном. Стаивал разок, не приведись никому такое. Лупили по ногам, по икрам без жалости, аж голенища сапог кровью полнились, раскисли и при ходьбе чавкали по-лягушьи.
Закончил долгую проповедь Аввакум, благословил прихожан и напомнил, чтоб сошлись на вечернюю службу, а там и на заутреню. Опустела церковь. Аввакум прошёлся по ней, заглянул в алтарь. Там поп Сила приуготовлял нужное к вечерне, старался. Протопоп взял растерзанную книгу под мышку, чтоб склеить дома, и вышёл из церкви на паперть. К удивлению, народ не разошёлся по домам, а стоял внизу, поджидая.
Старик, в молодости побывавший в Нижегородском ополчении князя Пожарского, увечный под Сергиевом Посадом в дни само-званщины и смуты, много лет прослуживший церковным старостой, выдвинулся вперёд.
— Батюшка! — просительно прижав к груди костлявые кулаки, обратился он, снизу глядя на Аввакума. — Изволь выслушать и рассудить. В церкви о мирском не можно вершить, так мы уж тута-ка осмелели челом бить. Вишь ты, чо у нас деется без тебя: сором по церквам и непотребство сущее. Вот таперича, как о тебе известилось, так попы суетой метут, народишко подсобрали, а кто и сам пришёл, Богородишну отперли, а то — на замке. Священство пьяное, аки куры раскрылясь, по улицам шландает. Службы служить — куда им! Не венчают, не отпевают, деток не крестят. Пустошь и немота в храмах, уж не под Ордой ли мы богопротивной?.. Прежний воевода потакач им был, а новый, он новый и есть. Не вошел… На тя уповают, кто в страхе Божьем живот свой блюдёт, не попусти помереть без покаяния. А тем, кто веру Христову покинул да мимо дома Господня смехачась проскакивает, тем без строгого пастыря сплошное разговение, да креста на них нет — в кружалах в зернь проиграли и пропили. А благочестию без учительства оконечно пропасть. Теперь, кто веру крепко доржит, по домам без попов молитствует, кто как урядит. Воистину пришли дни Батыевы. Оборони нас, попов урезонь, верни нам церковь и упование на Господа!
