Наконец громыхнула деревянная задвижка, дверь приоткрылась, в проеме показался сутулый дед с кочергой наперевес в огромных ручищах, в полушубке, застегнутом на нижнюю пуговицу, сапогах, лохматой шапке. Походил он на первобытного пращура из школьного учебника, стоило лишь заменить кочергу на дубину.
— Здравствуй, дедушка, — сказала Зина как можно приветливее и улыбнулась ему.
Дед хмурил заспанные глаза.
— Ты откель взялась в такую рань? — вместо приветствия спросил он.
— Из Камышина добираюсь до Михайловки, — ответила она, придавая голосу ласковые интонации, — но дальше машина не идет. Замерзла я. Обогреться бы, если можно.
— А почему же нельзя?! Заходи, гостем будешь. Нас поразвеселишь своими рассказами. Ты чья будешь-то? В Михайловке я очень многих знаю, и родственники там есть.
Она назвала фамилию матери, сказала, что она у нее врач, живет там с недавних пор, до того работала в Батурине.
— Не, такую не знаю. Болею редко, — сказал дед, — потому к врачам не хожу. Баба моя тоже к ним не обращается, обходимся своими домашними средствами.
Вошли в комнату. Дохнуло теплом, молоком и навозом. Возле входной двери на соломенной подстилке лежал совсем крохотный теленок. Он попытался подняться, но ходившие ходуном кривые ноги расползлись и новорожденный плюхнулся набок, засопел и успокоился.
Второй день только ему, — сказала хозяйка.
Когда Зина сняла фуфайку, дубленое лицо деда приобрело приветливое выражение.
— Ты, никак, солдат? — в недоумении уставился он на нее.
— Демобилизовалась. Добираюсь домой.
— И документ у тебя есть? — поинтересовался дед, подозрительно поглядывая на валенки, явно не отвечающие военным образцам.
— Дали добрые люди в подарок, чтобы не замерзла, — постаралась Зина уйти от разговора о документах. Стала медленно осматривать комнату. Стол, лавки, икона, шкаф для посуды; вместо русской печи — пригрубок с объемной духовкой; фотографии на стене в большой рамке, у входа деревянная кровать.
— А документы-то покажи, — настойчиво и без улыбки попросил дед. Он даже руку протянул, чтобы взять документ.
Ни под бомбежкой, ни на пожаре, ни в другие опасные для жизни минуты у нее не колотилось так бешено сердце, как перед этим добрым старым человеком. Зина прижала руку к груди, стараясь унять громкий, слышимый стук, нащупала рукоятку револьвера. Стала успокаиваться.
— Нет у меня документов, дедушка. Не знаю, куда они подевались. В Камышине были, военкомат может подтвердить, а пока сюда добиралась, где-то обронила.
