— Скажи, ты ж больше разбираешься. Отчего мой отец повесился?
Я аж вскакиваю.
— Нашел время говорить о таких вещах! Сиди. Спи.
— Взял веревку, залез на чердак и повесился. Утром я туда поднялся покормить голубей. Все мои четыре голубка приткнулись под стрехой, перепуганные, с растрепанными чубами, жались друг к другу. Увидели меня, стали ворковать, что-то рассказывать, жаловаться на что-то. Поворачиваюсь — за трубой висит отец. Он, наверно, на веревке сильно дергался, боролся с веревкой, он, наверно, сразу пожалел.
Федя зарывается в меня. Я провожу рукой по его волосам, склоняю свою голову к его голове. Мы сидим оба на пружинах, прижавшись друг к другу, как Федины голуби в то утро под стрехой. Федя, глухо воркуя, жалуется мне на божий мир:
— Мама мне сказала, что это все равно не мой отец. Я не от него. Я не его. Чей же я? Ничей? А?
Или вдруг, в другой раз, в другую ночь:
— Прошу тебя. Скажи мне правду. Ты был когда-то у моей мамы?
Он втирается в меня еще до того, как спрашивает, и до того, как слышит ответ. И чтобы вызвать меня этим на полную откровенность, и чтобы я простил его за такой вот вопрос, и чтобы ответ мой услышать приглушенно — он его услышал, и он его не услышал.
— Был. И не один раз был, — отвечаю я ему ясно и быстро.
— Ты тоже?
— Глупый мальчишка. Твоя мама выстирывает и выглаживает рубаху — в Рашкове ни одна мама так не сделает. Вот и носят ей ребята свои рубахи в стирку перед праздником. Твоя мама зарабатывает свой кусок хлеба честным трудом. Стирает чужое белье, ходит убирать по домам, белит.
— Знаю. Почему же говорят что-то другое? Почему надо мной все время издеваются? Меня всегда этим шпыняют.
— Ты что, Рашкова не знаешь? Рашков любит выдумывать.
— Почему же про других такое не выдумывают?
— Выдумывают. Про одного выдумывают это, про другого то — еще хуже.
— Чистую правду говоришь?
— Ты что, не веришь мне?
Федя зарывается в меня поглубже, приклеивается ко мне, я тоже зарываюсь в него.
— Я тебе верю. Тебе я верю, — придушенно воркует он мне прямо в сердце, — из-за этого-то я оттуда и убежал. Мой отец хотел, чтобы я стал кузнецом, как он был. А мама ну только парикмахером хотела меня сделать. Я не могу быть парикмахером. Знаешь, я тебя обманул, что не нашел в Яссах работы в парикмахерских. Я даже не искал. Не хочу быть парикмахером. Не могу мылить чужие головы, не могу гладить обжорские рожи.
— Не у всех ведь обжорские рожи.
— Все равно. Не хочу этим зарабатывать. Каждого всякого гладить.
