— Отбирают тех, у кого больше надежд на излечение.
— Но у вас, наверное, очень мало места. А кроме меня, — ещё много желающих.
— Я не совсем понимаю… — вмешался доктор Хакнесс озабоченно. Чересчур озабоченно.
Глаза Стилмена обратились к правому экрану. В человеке, смотревшем на него оттуда, было трудно узнать докладчика, который всего несколько лет назад не знал, как защититься от его уколов. Горький урок пошёл впрок Хакнессу. Стилмен оказался его крёстным отцом на поприще политики, и учёный не терял зря времени.
Его побуждения были очевидны сенатору с самого начала. Всё правильно, Хакнесс тоже человек. Можно ли представить себе месть более сладкую, чем это выразительное подтверждение его правоты. Как директор Управления космонавтики Хакнесс великолепно понимает, что битва за ассигнования будет наполовину выиграна, едва мир узнает, что возможный кандидат на пост президента США лечится в русской космической больнице — потому что его собственной стране такая больница оказалась не по карману.
— Доктор Хакнесс, — мягко произнёс Стилмен, — это моё дело. Я жду вашего ответа, профессор.
Дело нешуточное, но он от души веселился. Ясно, как день: обоим учёным одинаково важно добиться успеха. Станюковичу тоже нелегко, можно представить Тебе, сколько этот вопрос обсуждали в Астрограде и Москве, и с какой охотой советские космонавты ухватились за такую возможность… Что ж, они вправе пожинать плоды своих усилий.
Да, положите, и ведь всего десять лет назад оно было немыслимо. НУАК и Комитет по космонавтике СССР работают рука об руку, используя его в своих общих интересах. Стилмен никого не осуждал — на их месте он поступил бы точно так же. Но он не желает быть пешкой в чужой игре, пока ещё он сам собой распоряжается.
— Совершенно верно, — неохотно признал Станюкович. — Мы можем принять очень мало пациентов. Но ведь «Мечников» — всего-навсего научная лаборатория, а не стационар.
— Сколько? — допытывался Стилмен.
— Ну — не больше десяти, — ещё более неохотно ответил Станюкович.
Старая проблема, только он никогда не думал, что она коснётся его. Вспомнилась газетная заметка, которую он читал давным-давно. Когда открыли пенициллин, лекарство это на первых порах было настолько редким, что если бы стал вопрос о жизни и смерти Черчилля и Рузвельта, пришлось бы кем-то пожертвовать…
Не больше десяти. В Астрограде он видел двенадцать пациентов, а сколько их ещё во всём свете? Снова — в который раз за последние дни — Стилмен вспомнил безутешную молодую пару в приёмной. Возможно, он всё равно их не выручит; поди, узнай.
