— Но, в конце концов, — сказала мамаша Ватрен, испытывавшая явное облегчение после признания в своем поступке, — теперь они уже приглашены.
— Вот именно, приглашены! — в бешенстве повторил Гийом.
— Нельзя же теперь отменить приглашение, правда?
— К несчастью, нет! Но я знаю кое-кого, у кого этот обед застрянет в горле или, скорее, он его вообще в рот не возьмет… Прощай!
— Куда ты?
— Я слышал, как стреляло ружье Франсуа, хочу посмотреть, убили ли кабана.
— Отец! — умоляюще сказала Марианна.
— Нет!
— Если я была не права…
И бедная женщина умоляюще сжала руки.
— Ты была не права!
— Прости меня, Гийом, я все делала с добрыми намерениями.
— С добрыми намерениями?
— Да.
— Добрыми намерениями вымощена дорога в ад!
— Послушай же!
— Оставь меня в покое или…
И Гийом поднял руку.
— Ах, мне все равно! — решительно сказала Марианна. — Я не хочу, чтобы ты ушел вот так, не хочу, чтобы ты со мной расстался в гневе! Гийом, в нашем возрасте, когда расстаешься, один Бог знает, когда снова свидишься.
И по ее щекам покатились две большие слезы.
Гийом увидел эти слезы. Слезы были редкостью в доме старого лесничего! Он пожал плечами и, сделав шаг к жене, сказал:
— Дуреха ты этакая! Я в гневе из-за господина мэра, а не из-за моей старухи!
— А-а!
— Ну, обними же меня, пустомеля! — продолжал Гийом, прижимая жену к груди и подняв голову, чтобы не повредить свою носогрейку.
— Все равно, — прошептала Марианна (успокоившись насчет главного, она была не прочь поправить еще кое-какие мелочи), — ты назвал меня старой аистихой.
— Ну, и что с того? — отозвался Гийом. — А разве аист не добрый вестник? Разве не он приносит счастье дому, где он свивает гнездо?.. Ну так вот, ты свила свое гнездо в этом доме и приносишь ему счастье, вот что я хотел сказать.
— Послушай, что это еще такое?
До слуха старого лесничего действительно донесся шум повозки, свернувшей с мощеной дороги и остановившейся перед домом. Тут же молодой голос радостно прокричал:
— Папа Гийом! Мама Марианна! Это я! Я приехала!
При этих словах красивая девятнадцатилетняя девушка спрыгнула с подножки двуколки и очутилась на пороге дома.
— Катрин! — в один голос воскликнули лесничий и его жена, с раскрытыми объятиями бросившись к ней.
