— Ну, хватит! — закричал Гийом, взмахнув рукой так, словно он хотел разбить свою трубку о землю. — Попали из огня да в полымя!
— Да почему же?
— Ты все сказала?
— Нет.
— Слушай, — сказал Гийом, засовывая руку в карман, — я у тебя за экю куплю то, что тебе осталось сказать… при условии, что ты этого не скажешь.
— Ты что, имеешь что-нибудь против него?
Гийом вытащил из кармана монету.
— Красивый парень! — продолжала жена, с тем самым упрямством, от которого желал ей избавиться Франсуа, поднимая стакан за ее здоровье.
— Слишком красивый!
— Богатый! — настаивала Марианна.
— Чересчур богатый!
— Любезный!
— Чересчур любезный, черт подери! Чересчур любезный! Как бы из-за своей любезности ему не лишиться кончиков ушей, а то и вовсе без ушей не остаться!
— Не пойму я тебя.
— А мне это и не важно! Мне достаточно, что я сам понимаю!
— Согласись хотя бы, — продолжала Марианна, — что это была бы прекрасная партия для Катрин.
— Для Катрин? — переспросил Гийом. — Ну, во-первых, никакая партия не может быть слишком хорошей для Катрин.
Марианна довольно высокомерно покачала головой:
— Однако ее будет не так-то легко пристроить.
— Ты что, хочешь сказать, что она некрасива?
— Боже сохрани! — воскликнула Марианна. — Она просто красавица!
— Ну, значит, она нескромна?
— Да она чиста, как Пресвятая Дева!
— Тогда, что она небогата?
— Да как же! Если Бернар не будет против, то ей достанется половина всего, что у нас есть.
— О, можешь быть спокойна, — засмеялся Гийом своим беззвучным смехом, — Бернар возражать не будет!
— Да нет, — покачала головой жена, — дело совсем не в этом.
— А в чем же тогда?
— Я говорю про ее религию, — со вздохом сказала Марианна.
— Ах, вот что! Из-за того, что Катрин — протестантка, как и ее бедный отец… Все та же песня!
— Ну, знаешь, не много найдется людей, которые с радостью примут еретичку в семью.
— Такую еретичку, как Катрин? Ну, значит, я совсем не похож на других: я каждое утро благодарю Бога за то, что она живет в нашей семье!
— Все еретики одинаковы! — настаивала Марианна с категоричностью, способной сделать честь какому-нибудь богослову шестнадцатого века.
— Ты это точно знаешь?
— В последней проповеди, которую я слышала, его высокопреосвященство епископ Суасонский сказал, что все еретики прокляты!
— То, что говорит епископ Суасонский, меня интересует не больше, чем зола из моей трубки, — сказал Гийом, постукивая своей носогрейкой по ногтю большого пальца, чтобы вытряхнуть пепел. — Разве аббат Грегуар не говорил нам в каждой своей проповеди, а не только в последней, что все люди с добрым сердцем — избранники Божьи?
