— Иду, иду!
— Ладно уж, натягивайте ваши штаны, не торопитесь… Мы не спешим, хоть здесь и не жарко… Бр-р!
И молодой человек потопал ногами, чтобы согреться, в то время как его собака сидела и дрожала, вся мокрая от росы, как и ее хозяин.
В эту минуту дверь открылась и показалась поседевшая голова старого лесничего. Он держал в зубах, несмотря на ранний час, коротенькую трубку-носогрейку, правда еще не зажженную.
Надо сказать, что эту трубку, которая когда-то была обычной длины, но в результате разного рода злоключений укоротилась, Гийом Ватрен вынимал изо рта только для того, чтобы вытряхнуть пепел и набить ее табаком. После этого носогрейка вновь занимала свое обычное место слева в щербине между двумя зубами.
Впрочем, еще при одном обстоятельстве трубка дымилась в руке, а не во рту папаши Гийома: когда его удостаивал своим обращением к нему инспектор.
В этом случае папаша Гийом почтительно вынимал носогрейку изо рта, аккуратно вытирал губы рукавом куртки, отводил за спину руку с трубкой и отвечал.
Похоже, что папаша Гийом был учеником школы Пифагора: когда он открывал рот, чтобы о чем-то спросить, вопрос всегда был как нельзя более кратким, а если он открывал рот, чтобы ответить, то и ответ бывал как нельзя более лаконичным.
Мы сказали, что папаша Гийом , но ошиблись. Папаша Гийом открывал рот только для того, чтобы зевнуть, если предположить, — вещь невероятная! — что он когда-либо зевал.
Все остальное время папаша Гийом не разжимал зубов, привычно держащих огрызок трубки длиною иногда не более шести или восьми линий.
В результате этого при разговоре он издавал свистящий звук, подобный змеиному, так как словам приходилось протискиваться через щель, образованную между зубами и зажатой в них трубкой, причем такую узкую, что через нее едва бы пролезла монета в пять су.
Когда папаша Гийом вынимал изо рта трубку, чтобы, вытряхнув пепел, вновь набить ее табаком или же для разговора с каким-нибудь значительным лицом, речь его, вместо того чтобы стать разборчивее, делалась еще более невнятной. Свист не уменьшался, а становился еще громче, да это и понятно: не разделенные трубкой, челюсти плотно смыкались, и тогда нужен был большой навык, чтобы понять, о чем говорил папаша Гийом!
Итак, описав самую выдающуюся черту облика папаши Гийома, завершим его портрет.
Это был, как мы уже сказали, человек пятидесяти лет, ростом чуть выше среднего, прямой и сухопарый, с редкими седеющими волосами, густыми бровями и обрамляющими лицо бакенбардами. У него были маленькие острые глаза, длинный нос, насмешливый рот и острый подбородок. Папаша Гийом всегда был настороже, хотя по виду это и было незаметно. Он прекрасно слышал и видел все, что происходило как у него дома между женой, сыном и племянницей, так и в лесу между куропатками, кроликами, зайцами, лисами, хорьками и ласками — теми животными, которые со дня сотворения мира ведут между собой столь же ожесточенную войну, какая велась между Спартой и Мессенией с 744 по 370 год до Рождества Христова.
