Операционные швы сняли через две недели, и Гвоздик уже довольно сносно сжимал пальцы в кулак. Хотя никакой силы в руке, конечно, ещё не было.
Кроме того, очень трудно оказалось сгибать и разгибать руку в локте, – боль была такая, что зеленело в глазах, и сами собой наворачивались слёзы.
Чтобы проделывать эти нехитрые движения, он уходил в самый конец госпитального коридора, – подальше от чужих глаз. Там садился на широкий подоконник, и сгибал локоть, сжимал и разжимал кулак, – столько раз чередуя эти упражнения, насколько сил хватало.
Однажды дверь в палату тихонько приоткрылась, – что само по себе было удивительно, – обычно она распахивалась на всю ширину. Вошёл худенький, светловолосый паренёк очень странного вида. Даже по сравнению с другими, в основном девятнадцатилетними, он выглядел совсем ещё мальчишкой. Встретишь такого на улице, – никак не дашь больше пятнадцати. На его громадной, не по росту, госпитальной робе, красовались всевозможные значки, – комсомольский, два бегунка «Воин-спортсмен», – зелёный и красный, «Специалист третьего класса». А выше всего этого иконостаса был накрепко привинчен новенький орден «Красной звезды».
– Здравствуйте, мальчики! – произнёс он ясным, чистым голоском. – Меня зовут Мишенька.
– И как таких детей только в армию берут!? – сердито буркнул непонятно чем раздосадованный раненый десантник Федя. На него моментально зашикали, – даже кто-то с дальней койки бросил в его сторону костыль, потому что Мишеньку-блаженного знали все. Он был местной госпитальной достопримечательностью.
– Не ссорьтесь, мальчики! – продолжал Мишенька. – Всё у вас будет хорошо, и скоро вы поедете домой! Я вам сейчас спою дембельскую!..
Немало повидали, немало пережили,
Два полных года Родине
Мы с честью отслужили.
Нас солнце жгло нещадно,
Мы грудью снег пахали,
Но на судьбу солдата
Напрасно не роптали.
– Но даже на припев не хватило Мишеньки, – он начал мучительно заикаться, – так, что только судорожно всхлипывал, – и всё повторял: Домой… Домой… Мне здесь жарко!..
Случившаяся поблизости нянечка обняла его за острые плечи, и увела куда-то.
До настоящей своей войны он когда-то так и не доехал: камаз, который Мишенька первый раз в жизни вёл через перевал, подорвался на мощном итальянском фугасе. Когда его извлекли из покорёженной кабины, то решили, что он мёртв. И только случайно уловили слабое, нитевидное биение пульса. Вертушка доставила Мишеньку в госпиталь, где он целых четырнадцать дней не приходил в сознание, – настолько тяжелой оказалась контузия. Но он выкарабкался, хотя ни память, ни рассудок к нему так полностью и не вернулись.
