Мистер Бэр приходит в хорошее настроение
«Мария-Глория» закончила разгрузку. Суперкарго Бэр тщательно рассортировал очищенные коносаменты: все сошлось точно — ящик в ящик, унция в унцию. Бэр сколол документы, разложил по конвертам, надписал каждый из них и уложил в ящик стола.
Закончив работу, он откинулся в кресле и закурил. Когда серый столбик пепла стал в полсигары, Бэр тряхнул головой, словно отгоняя одолевавшие его блаженные видения, обулся, вышел. Дойдя до каюты первого штурмана, негромко стукнул в дверь и, не ожидая разрешения, вошел.
Майлс лежал в койке. При входе Бэра он отвернулся к переборке.
— Все еще дуетесь? — спросил Бэр, запирая дверь, и опустился в кресло около койки. — Покажитесь-ка.
Майлс нехотя повернулся на другой бок. Лицо его исказилось гримасой страдания.
— Ну-ну, без глупостей, — проговорил Бэр.
— Страшно подумать, что будет, если русские нападут на наш след.
— Пока вы будете вести себя так, как приказываю я, вашим шейным позвонкам ничто не угрожает.
— Мистер Бэр, — штурман умоляюще сложил руки. — Ведь банки нужно класть в бункера «Марии». Мистер Бэр, сделайте так, чтобы меня списали… Вы же видите, я совершенно болен. Мне нужна хорошая лечебница.
— Как только вы положите «консервы» куда следует…
— Хоть сегодня же ночью…
— Чтобы какой-нибудь идиот увидел их прежде, чем они будут засыпаны толстым слоем угля? Нет, Майлс, я уже сказал: вам придется провести бункеровку по всем правилам. Впрочем… — Бэр на минуту задумался. — Вы знаете, что «Марию» будут грузить пенькой?
— Когда я думаю о соседстве пеньки и ваших «консервов»…
— Вас не будет на «Марии».
— А на каком судне я вернусь домой?
— Домой?.. Вы останетесь пока здесь, в портовом госпитале Тихой.
Майлс рванулся было с койки, но тут же со стоном упал обратно.
— Нет, нет, — слезливо забормотал он, — все, что хотите, только не это. Я боюсь русских!
— Пока вы больны, вас подержат в госпитале. Потом, когда выздоровеете, то отлично сможете побывать на двух-трех из приходящих сюда английских и американских судов и оставить им на память еще несколько банок моего фарша.
— Ни за что! Ни за что на свете! Я не притронусь больше к вашим жестянкам.
