- Что-нибудь случилось?
- Ничего... решительно ничего...
- Ты был у меня?
- Мне стало невыносимо скучно... Живем, словно монахи... Давай поднимемся на Сан-Сальвадор, посмотрим на город с высоты.
- Что же, - без особой охоты, но и без сопротивления, ответил Годар.
У подножья величественной громады Сан-Сальвадора было пустынно.
Вагончик фуникулера медленно потащился по крутому склону. Открылся безграничный вид на Луганское озеро и на горы чуть не до итальянской границы.
Оживление Анри внезапно прошло. Он сидел молчаливый, как будто чем-то подавленный.
Вагончик, громыхая, миновал мост над пропастью.
- Паццалло! - крикнул кондуктор. - Пересадка в другой вагон.
- Почему пересадка? - удивился Годар, с неохотой вылезая из вагона.
- Подъем будет вдвое круче, - сказал Анри. - Нет смысла ехать дальше. Останемся здесь. Тут нам дадут вина.
Не ожидая ответа, Анри направился к веранде маленького ресторана.
Годар лениво тянул кисловатое вино. Анри пил жадно. Он приказал подать вторую бутылку.
Годар поглядывал на приятеля, пытаясь угадать, зачем тому понадобилось тащить его сюда среди ночи. Он был уверен, что это неспроста. Анри не принадлежал к числу людей, поддающихся безотчетным порывам. Каждый его шаг был обдуман и рассчитан. Незаметно для себя Годар закурил предложенную Анри сигарету, хотя со дня приезда в Лугано дал себе слово не курить. Анри предложил вторую.
- Странный вкус у твоих сигарет, - сказал Годар. Он уже не мог удержаться и, как прежде, прикуривал от еще не потухшего окурка.
Минут через двадцать Анри поднялся.
- Я сейчас вернусь, и мы поедем домой.
- Да, мне что-то захотелось спать от твоих дрянных папирос.
Годар заплатил за вино и, подойдя к перилам, еще раз полюбовался панорамой. Появился ущербный месяц. В его неуверенном свете озеро серебрилось широкой дорогой, и горы казались выше и чернее. Темнота казалась таинственной, и Годар подумал, что именно там-то, за этой непроницаемой завесой, и находится то, чего он искал всю жизнь, - счастье. Быть может, именно теперь, когда за его плечами были двадцать лет опыта, какого не дает никакая другая профессия, он и не сумел бы ясно ответить на вопрос, что он разумеет под словом "счастье". Но ведь были и в его жизни времена, когда это понятие представлялось конкретным до осязаемости, когда общечеловеческое понятие счастья не носило на себе отвратительных следов нечистых человеческих судеб, прошедших сквозь его мозг и душу. Было же, чорт возьми, время, когда все на свете еще не было обезображено всепроникающим светом его службы, под ядовитыми лучами которого, как под эманацией радия, мясо отваливается от костей и самый скелет разваливается, не сдерживаемый распавшейся тканью сухожилий. От человеческого богоподобия остается лишь куча смрадной слизи. По крайней мере, последние десять лет своей жизни Годар шагал по такой слизи...
